– Девушка, подайте мячик! – белокурая пухляшка ласково помахала мне из-за высоких пик забора у футбольного поля.
– Девушка! Ха-ха! – пробасила рядом глумливая рожа пубертатного разлива. – Де-е-е-вушка! А-а-а!..
Я улыбнулась девчушке, пинком отправила мяч на ее сторону и уже без улыбки глянула на подростка в чёрной куртке. «Заткнись, придурок!» – имел в виду мой взгляд. Но молодой скот не унимался:
– Д-е-е-е-вушка! Дашка-дура, какая она девушка?!
Необременительные прежде, сорок два года вдруг накрыли душным ватным одеялом. Как – уже? Я – всё? Этот говнюк будто хрястнул дверью мне по носу. По его сторону – звонкий и холодный сквозняк молодятины в солнечной листве. По мою – закрытая форточка, липкий запах корвалола, тиканье будильника в старой пустой хрущёвке.
Понурой тётей плюхнулась я в авто. Из угла салонного зеркала смотрела пара уставших глаз, меж бровей встала морщинка, мол, а я давно тебе говорю – пора и честь знать, в наши-то годы! Да я… просто не выспалась и не накрасилась просто! Да я сейчас тончика разотру, ресницы накрашу, по губам алым блеском пройдусь, я вообще-то симпатичная! И не старая… практически… мне б выспаться… Да я Ленке сейчас позвоню, вот что!
Ленка, моя идеальная подруга: старше, толще и болтливее. Кому повезло услышать, как Ленка произносит слово х@й, те сразу понимают, что перед ними завкафедрой романо-германской филологии.
– Ленусик, я в печали!
– Ща, погодь, курева возьму… Ну? Чё ты? Как ты?
– Да так. Вот скажи, Лен, я уже всё? Того? Старая, а?
– Хосспади! Дурная ты – это да, а старая – не. Если ты старая, мне что, каблуки скидывать, тапки белые мерить? С дуба рухнула, мать? Те кто там мозг парит, муж? Дети?
– Ну, типа дети, да…
– Вмажь им по шее! «Молодая – старая» – это подростковая хрень, как прыщи. Взрослая правда такая: бабы бывают ебабельные и неебабельные – всё! И это не про возраст! Ты бабку мою помнишь? Раю, да. Ну? В шестьдесят семь лет за грибами в лес шла, губы красила. Я ей: «Баб! На кой?» А она: «А ну как татарин какой попадётся?» – Ленка хрипловато засмеялась. – И ведь попался! Слышь? Правда, не татарин – целый еврей! Ну как целый, полноги в нём не хватало. Молоденький, ага, шестьдесят один годик. А бабке за семьдесят было, когда они поженились.
– Что, прям по-взрослому?
– А то! Свечку не держала, но койка у них одна в доме была… Так что ты, девочка, бабку мою на том свете не смеши – старая она! Муж теребонькает?
– Теребонькает…
– Кто б сомневался! Всё, Оксанка, не беси меня! У меня конференция через два часа, башка не мытая, а я тут тебя жизни учу. Пока, давай, не дури!
«Ебабельна, теребонькает»… Вот откуда в её учёной голове такие бубенцы расписные? Разговорчики горяченькие, солёные хиханьки да хаханьки, черный перец матерка – и вот уже едет по Гагарина весёлая баба, и машинка у нее красивенькая, и тёплый ветер в открытое окошко, и в левом углу салонного зеркала улыбаются зелёные глаза. А морщинка меж бровей расправилась и замолчала, не любит она вот это вот всё.
