Простые истории из второй половины XX века
Ольга Амплеева
Посвящается моим друзьям
Глава 1. История первая (пятидесятые годы). Из дневника Натальи Александровны
Сегодня странный день. Я вдруг решила описать свою молодость. Точнее, одно тогдашнее событие, которое, кажется, было единственно важным событием моей жизни.
Я сижу у стола и иногда смотрю в окно. Осень, конец сентября. Серый холодный день, но облака высоко и все пространство пронизано и просвечено яркой листвой деревьев.
Вчера я встретила одного человека. Он шел мне навстречу, держа руки в карманах, и смотрел под ноги. Я не решилась его окликнуть. За прошедшие годы я несколько раз с ним сталкивалась. Он школьный учитель, недавно развелся, у него еще маленькая, семилетняя, дочь.
Я посмотрела в зеркало, висящее слева. Мне под пятьдесят, но больше сорока никто не дает: я худощава, морщин мало, волосы стригу коротко и крашу в свой естественный, черный, цвет. Образ жизни, который веду последние семь лет после развода – довольно много романов, пошел мне на пользу. Я приобрела вид слегка стареющей, но до сих пор элегантной и привлекательной женщины. Можно подумать, что в молодости я была неотразима, а это совсем не так.
Почему именно эта встреча подвигла меня на жизнеописание – не знаю. Может, потому, что последние семь лет несколько отклонили меня от пути, который стал моей судьбой после нашего с ним разрыва.
Звонок в дверь. Это пришел мой сын. Он художник, учится в Полиграфическом, на отделении графики. Жизнь у него бьет ключом. Во многом, но не во всем я узнаю себя. А впрочем, мы приятели. С его отцом, который не так давно развелся и со своей второй женой, попортившей ему много крови, у него тоже прекрасные отношения.
Тот после развода снова целиком ушел в науку, но все-таки эта вторая любовь сделала его взрослым, чего не смог сделать наш с ним брак. Но об этом речь впереди. Итак, с чего начать? Начну с себя, с особенностей моего характера, с обстановки, окружавшей меня в детстве.
Мой отец был, как принято выражаться, старой закалки. Очень сведущий человек, ведущий инженер на закрытом предприятии, он постоянно занимался самообразованием: по математике, физике, другим естественным наукам. Литературу и искусство тоже уважал. Но относился к ним скорее как к приятному времяпрепровождению и особенно тонким вкусом не обладал. Я училась в хорошей московской школе, способности у меня были, и мне постоянно внушали мысль о дальнейшей ученой карьере, конечно же в области естественных наук.
Когда мне было тринадцать, началась война. Отца из-за важности его работы на фронт не взяли. В эвакуации он пробыл недолго, а мы с мамой там не были и прожили все это время в Москве. Война, хоть и коснулась нас не самым страшным образом, превратила мой жизнерадостный характер в весьма мрачный. К тому же строгие нравы времени и нашего семейства воспитали во мне почти полную неприступность. Я могла снизойти только до принца.
Ко времени окончания войны, а также десятого класса я была уже убежденным гуманитарием. Так случилось, что я познакомилась с девочкой, отец которой был профессором филологии в университете. Она ввела меня в свой гуманитарный рафинированный круг. Первый год я была просто ошарашена открывшимся мне миром, заставившим меня страдать от отсутствия собственных мыслей, от моего интеллектуального неравенства всем этим умным людям. С отцом у меня происходили почти ежедневные стычки: наши взгляды стали диаметрально противоположными во всем. Потом свои мысли у меня появились, но чувство, что в любой компании я самый серый и глупый человек, сохранялось еще очень долго.
После окончания школы я настояла на своем и поступила на исторический факультет, на отделение искусствоведения. Итак, я училась, времена становились менее голодными, народ слегка ожил. Я существовала крайне замкнуто, всех молодых людей отпугивал мой неприступный вид, и втайне я очень мучилась. Я все мечтала о ком-то, кто придет и поймет мою «сложную и прекрасную душу», полюбит ее и избавит меня от моего мрачного одиночества. Внешняя жизнь, хоть и была довольно сложной, меня мало затрагивала. К счастью, мой отец чудом не попал под репрессии, что было более чем вероятно для человека его положения, но наверняка мысли об этом его тяготили. А я была погружена в свой собственный, замкнутый и одинокий, мир. Очень меня мучило, что я не могу никого полюбить. И вот где-то в начале последнего курса я вдруг поняла, что влюбилась в однокурсника. Мы были знакомы давно. Он мне даже не нравился, но казалось, что между нами есть это самое «родство душ». Мы почти не разговаривали, но часто замечали нашу одинаковую реакцию на какие-то события. И вот я сама в страшной жажде любви настроила себя на любовь к нему, не понимая, что это такое. Я молила кого-то о любви – и мне она была дана.
Первые полгода после этого я только вздыхала и страдала, радовалась встречам на семинарах. Неожиданно у меня обнаружилась соперница, в лице моей приятельницы, – это тоже был удар. В конце зимы я решила, что всему конец, – когда случайно встретила его у нее в гостях. Долгое время после этого я с ним не виделась, так как у нас уже не было занятий – была дипломная работа. Но потом цепь поразительных случайностей, в которых я тогда уже увидела проявление какой-то высшей закономерности, привела к тому, что мы стали встречаться, в тогдашнем понимании этого слова, то есть проводить вместе время. Его ко мне тянуло: во мне бурлила какая-то внутренняя сила и, без ложной скромности, было много оригинального. К тому же я совсем не урод, хотя в то время моя женственность была почти незаметной из-за погруженности в себя. Но под воздействием любви она стала себя проявлять.
