Даже на крохотном экране домофона было видно, что мама готова заплакать. Она стояла на крыльце, обхватив плечи руками, и как будто мелко тряслась. Ее изящный нос распух, кожа посерела. Наспех собранные в пучок волосы норовили вот-вот рассыпаться по плечам.
Я как-то даже завис, когда увидел ее вот такую. Потом опомнился, чертыхнулся, неуклюже ткнул пальцем в пиликающий домофон. Входная дверь открылась, но мама почему-то не спешила входить.
– Ты один, родной? – спросила она хрипло, через силу.
– Нет, у меня Виктория.
Мама поморщилась, приложив пальцы к вискам, сказала:
– Тогда я не буду подниматься. Спустись сам, пожалуйста: есть разговор.
– Что-то с папой?
– Потом, Платон, все потом. – Она казалась такой маленькой и жалкой, что сердце у меня мучительно сжалось.
Я тут же вернулся в спальню, вытащил из шкафа джинсы и футболку. Мне хотелось ускользнуть из квартиры незаметно, но не получилось. Виктория приподнялась над подушкой, взглянула на часы.
– Боже, только шесть утра! Кто это был? Куда ты собрался?
– Спи! – шепнул я и покинул комнату без объяснений.
Минуту спустя я уже оделся и вышел во двор. Мама стояла у крыльца и встревожено озиралась. Она выглядела как шпионка, которая боится, что ее вот-вот рассекретят.
Я торопливо, по привычке, чмокнул ее в щеку.
– Что случилось, мам? Рассказывай!
Она не ответила, жестом попросила следовать за ней и пошла вперед.
Вокруг никого не было. У земли стелился туман – густой и холодный. Мама свернула к скверу, начинающемуся сразу за моим домом, прошла метров двести и только потом остановилась, посмотрела на меня. В ее взгляде читались безысходность и отчаяние.
– Я в беде, Платон. Вся наша семья в беде. И только ты можешь помочь.
По ее щекам заструились слезы. Мама вытащила из сумочки платок – тонкий, почти прозрачный, стала с остервенением тереть лицо.
Я осторожно обнял ее за плечи.
– Ну что ты, мама, не надо плакать. Я обязательно все улажу, только объясни толком, что случилось.
– Что случилось? Наша жизнь вот-вот пойдет прахом – вот что случилось! – простонала она, вырываясь. – И все из-за меня! Все из-за моей глупости.
– Я не понимаю, мама… – пробормотал я, борясь с подступающим раздражением. – Что ты имеешь в виду?
Она опустила глаза и несколько секунд словно собиралась с силами, а потом вдруг призналась:
– Двадцать три года назад я совершила ужасное. Я изменила вашему отцу.
– Что? – Ее признание меня оглушило. – Что, прости?
Мать дернулась, как от удара, но почти тут же выплюнула свое признание еще раз:
– Да, Платон. Я изменила вашему отцу и всю жизнь ненавижу себя за это.
Я посмотрел на нее внимательней. Мать пьяна? Заболела? То, что она сейчас сказала, просто не могло быть правдой. С самого детства все вокруг меня твердят, что мои родители – идеальная пара. Да я и сам это вижу. Они до сих пор ходят везде держась за руки. До сих пор смотрят друг на друга как влюбленные малолетки.
Но у матери ведь нет смысла мне врать. Нет повода! Да и я уже достаточно пожил на свете, дабы понять, что иногда благополучие лишь картинка.
Я пригладил взъерошенные со сна волосы и постарался быть снисходительным.
– Двадцать три года назад – это очень давно, – сказал я. – Забудь. Главное, что ты сделала выводы и больше никогда…
Мама не стала слушать: ей срочно приспичило исповедаться.
– Все произошло летом девяносто пятого, – сообщила она, и глаза ее сверкнули каким-то нездоровым азартом. – Ты гостил у бабушки в Воронеже, а я решила отдохнуть в Сочи. Мы должны были поехать в отпуск вместе с Сашей, но в последний момент твой отец, как всегда, предпочел работу. Я была зла на него за это и, видимо, поэтому позволила себе флиртовать с другим мужчиной. – Мама качнулась, тронула рукой куст смородины, растущий у дорожки, оторвала и смяла листик. – Он был художником, как-то попросил меня позировать и…
Меня чуть не вывернуло. Прямо там – на смородину.
– А можно без подробностей? – сказал я, делая пару глубоких вдохов, чтобы отогнать тошноту. – Я предпочел бы их не знать.
– Они, к сожалению, важны, – она вздохнула, снова провела платком по лицу. – Ведь через девять месяцев после той поездки родился Матвей.
В моей голове словно что-то взорвалось. Настолько сокрушительной оказалась новость.
– Подожди, ты хочешь сказать, что мой брат – сын того… того… – я никак не мог подобрать слов для мерзавца, полезшего к чужой жене без всяких душевных метаний.
– Да, это так, – мать вздохнула. – Сначала я сомневалась. Мне хотелось верить, что Матвей – Сашин. Но с каждым годом сомнений было все меньше. К сожалению, твой брат унаследовал множество черт своего настоящего отца. И его характер.
– С ума сойти… – Мне вдруг стало так противно, будто наступил во что-то липкое и зловонное.
Мать попыталась схватить меня за плечо, но я отшатнулся. Ее рука, протянутая ко мне, упала безжизненной плетью.
– Прости, Платон! – тихо всхлипнула мама. – Я знаю, как это все ужасно звучит!
Ее губы затряслись, а в глазах полыхнула обреченность. Внезапную брезгливость, завладевшую мной, тут же вытеснила жалость. И любовь – огромная, всепоглощающая.
– Клянусь, я ни с кем не собиралась делиться этой тайной, – выпалила мама. – Я собиралась унести ее в могилу, но теперь это невозможно.
