Новый двор. Никак не мог привыкнуть к нему, хотя мы жили тут с новогодних праздников – почти полгода уже. На старой улице было лучше, где вдоль дороги росли высокие клены и тополя. Белый пух можно было поджигать спичками, и он вспыхивал. Синеватый огонь бежал по улице с нами наперегонки. Главное было вовремя затоптать, пока баба Клава с последнего дома не заметила. Она же потом постучит в каждое окно и заявит, что дети едва не устроили пожар. Потом еще попьет чаю в каждом доме, будет долго жаловаться на жизнь. Когда она сидела на кухне – маленькая и сухая в черном платке, она занимала, казалось, весь дом. Каждый шаг под ее подозрительным и осуждающим взглядом, словно я пух прямо в доме собирался жечь. А еще от нее всегда пахло золой и соляркой. Это она печку соляркой растапливала, а газеты берегла и связывала в большие тюки.
Теперь баба Клава далеко отсюда. Новая квартира на новостройке и, казалось бы, минут десять на автобусе и еще шагов сто пешком, по уже так не побегаешь по тротуарам, не покопаешься в кучах речного песка, который то и дело подвозили соседи для так и не начавшейся стройки, не покидаешь камушки в арык, где резвились среди тины и старых разбухших в воде ботинок жирные лягушки. А трубы, на которых мы с друзьями пересказывали друг другу страшные истории по вечерам и потом боялись идти домой… Хотя, в этом году их все-равно собирались уложить под землю.
– Слава, вынеси мусор!
Это голос мамы из кухни – как приговор. Я всегда с ужасом ждал, что красное ведро под раковиной наполнится и придется идти с ним через весь двор к мусорным бакам по нелюбимому двору. Я даже старался мусор выкидывать пореже и украдкой трамбовал его ногой. Но он все равно неумолимо копился. Ладно, может на этот раз повезет и все пройдет быстро. Всего две минуты, если бегом. Вон с балкона эти баки видны, даже пустые еще.
– Слава!
– Иду я, иду.
Моя уютная комната прощалась со мной, словно я на войну собирался. Не очень ровно убранная кровать приглашала поваляться с книжкой, которых на полке была целая библиотека. На столе с ящиками, заваленными всякой всячиной, лежала раскрытая толстая тетрадь, в которой корявыми строчками продолжался давно начатый рассказ. Сегодня я украшал его рисунками, а потом плавно перешел на комикс, расчертив клетчатые листы ровными квадратами. Цветные ручки требовали продолжения. Я вздохнул, сунул тетрадь в ящик стола под альбом со старыми монетами. Вспомнил, что монеты уже год как собирался почистить зубным порошком.
Мама стояла в дверях с полным ведром. Сверху уместились горкой изорванные прошлогодние тетрадки. Вот знал же, что спешить не нужно, может тогда сегодня и не пришлось бы идти.
На маме был привычный рабочий костюм – юбка и пиджак в толстую серую клетку. В нем она по утрам уходила в свой институт, а поздно вечером приходила с сеткой, из которой торчали батон, огурцы и пакет молока.
– Мам, ты чего? Воскресенье же.
– Тетя Нина зайдет. Пойду в магазин, поищу что-нибудь к чаю.
Тетю Нину я знал плохо, только по многочасовым маминым разговорам по телефону вечерами, но заранее ее не любил.
– Может и мусор тогда? – предположил я.
– И потом с ведром в магазин? Не выдумывай. Иди уже.
Я нацепил сандалии и пошел.
В прихожей приятно пахло этими пупырчатыми рыжими обоями. Мама вроде называла их «пеноплен». Нажмешь пальцем и на время отпечаток вдавленный остается. На вешалке болталась моя куртка, вроде бы и не нужная сейчас, но в ней куча карманов. А в футболке ни руки, ни складной ножик деть некуда. В карманы шорт пихать неудобно.
Я тихонько снял куртку.
– Плюс двадцать с утра, – сказала вездесущая мама.
– Мне холодно.
В куртке я всегда себя увереннее чувствовал. Я родился в год Олимпиады в Москве и по идее должен был вырасти атлетом – грозой всей улицы и соседних улиц тоже. Но атлетом я не вырос, скорее наоборот. В школе меня особо не дразнили за цыплячьи коленки и руки-палочки, даже помогали таскать макулатуру, чтобы я не сложился пополам. Ну так я пионерским отрядом руководил, пока перед летними каникулами не сказали, что галстуки больше не нужны, да и я тоже. Как там оно будет осенью? Уже заранее я начал стыдиться своего тощего скелета под футболкой, а вот в куртке я выглядел немного приличнее.
Четыре пролета вниз. Мусоропровод тут был, только заваренный умелым сварщиком, чтобы не кидали мусор. А жаль, он бы решил много проблем. В подъезде витал запах кошек и краски. Краской от соседей тянуло, хотя самих соседей я даже в глаза не видел. А кошки просто заходили в вечно распахнутые деревянные двери, делали свои дела, ориентируясь на первопроходца и уходили спать в подвал.
У входной двери я остановился. В проеме виднелась мусорка, сразу за кирпичной трансформаторной будкой. На вытоптанную поперек лужайки дорожку высокие клены бросали густую тень. В такой тени можно спрятаться от кого угодно. Деревья даже выше, чем на старой улице. Этот район по привычке называли новостройкой, а дома тут стояли уже лет двадцать. Деревья успели вырасти, а лавочки у подъездов обветшать. Новые дома начали строить за теплотрассой, но сейчас там стояли только белые коробки без окон, загаженные собаками и местной шпаной. Уже и не достроят, наверное, никогда.
