Свет в подвале был недостаточно ярким. Мощная лампа, укрепленная на стальном кронштейне в центре низкого сводчатого потолка, освещала лишь малую часть этого просторного помещения. Ниши в кирпичных стенах со встроенными в них закрытыми стеллажами, углы – все это тонуло в сумраке. В подвал никогда не заглядывало солнце – здесь просто не было окон. И когда гасили лампу, тут воцарялась кромешная тьма.
Но сейчас в подвале было светло и работали люди. Двое. Оба полуодетые, взмокшие от усталости и напряжения. Несмотря на жаркий летний день, в подвале вовсю раскочегарился АГВ – нагревал воду в чугунном корыте, вмонтированном в цементный пол. Была включена на полную мощность и электроплитка. Над ней на крюке, вбитом в стену, что-то сушилось. Что-то темное, бесформенное.
Люди трудились молча и сосредоточенно. Точнее, работал один, сидя за небольшим столом со столешницей из белого больничного кафеля. Так ее было удобнее мыть после работы. Просто протереть губкой с мылом…
Второй стоял у стола, подавал инструменты как подмастерье. Вот из рук в руки перешли длинные изогнутые хирургические ножницы, вот нож с коротким острым, как бритва, лезвием.
– Г-гадство… расползается прямо под руками… г-гадство. – Тот, кто работал за столом – молодой парень, внезапно резко выпрямился. – Не рассчитал, потянул, а оно…
Второй – постарше – придушенно ахнул, всплеснул руками:
– Потянул? Ну-ка покажи! Разорвал?! Опять все испортил? Ну-ка дай сюда!
Он грубо спихнул сидящего со стула, наклонился и…
– Ч-черт! Черт, зараза, у тебя руки или что, Женька? Руки с какого места растут? Потянул он! Снова все испортил! Снова все насмарку – столько трудов! Кретин несчастный, что вытаращился на меня? Это что, работа? Работа, а? Этому тебя учили?!
– Меня учили делать работу хорошо… Стараться… – Речь «несчастного кретина» была немного странной – чуть замедленной, словно он припоминал слова заученного урока, ускользавшие из памяти. – Я не хотел…
– Не хотел он! Ну а что теперь с этим делать? Куда это девать? Разрыв на самом видном месте, – шипел старший. – Это даже выбросить нельзя. Черт! Столько работы, столько мучений и вот – все коту под хвост.
– В прошлый раз я все сделал правильно, – младший нахмурился. – И в прошлый раз не было такого гадства. Я говорил, что это нельзя класть в холодильник. – Он кивнул на белое громоздкое пятно, выступавшее из сумрака дальнего угла подвала.
Старший снова грубо толкнул младшего – вроде приказывая посторониться, а на самом деле просто срывая злость и досаду. Положить это в холодильник была его идея. Чучельник и правда предупреждал, что этого делать нельзя. Чертов полудурок оказался прав!
Где-то наверху, словно под сводами, лязгнула железная дверь. Кто-то осторожно начал спускаться по лестнице.
– Ну, как дела подвигаются? – Того, кто спрашивал, трудно было разглядеть в сумраке. Голос же, хорошо поставленный, мужественный и звучный, но сейчас усталый, с простуженной хрипотцой, свидетельствовал о том, что обладатель его тоже еще молод, но и молодость, а также, возможно, и иные подарки судьбы – здоровье, привлекательность, физическая сила – ему уже как-то не в радость. Отчего? Ответ на этот вопрос подсказали бы его глаза, взгляд, выражение лица. Но человек так и остался невидимкой, прячущимся в тени: спустился лишь до середины лестницы, куда не достигал свет лампы, и остановился, облокотясь на железные перила.
– Все ни к черту, – старший из работавших в подвале злобно сплюнул. – Разорвалась!
Он чувствовал на себе взгляд стоявшего на лестнице. Тот явно ждал объяснений, жалоб: мол, Чучельник снова все испортил. Проклятый идиот! Но жалоб не последовало. Старший не имел привычки играть роль доносчика. Чаще он даже брал вину на себя, выгораживая Чучельника. Так уже было не раз. Ведь Чучельник доводился ему младшим братом. И он считал, что они всегда разберутся сами между собой, без посторонних.
– Ну, чего-то в этом роде и следовало ожидать. При такой квалификации, – стоявший на лестнице усмехнулся. – Значит, придется исправить ошибку.
Наступила гнетущая пауза. Было слышно лишь шипение электроплитки да клокотание начинавшего бить ключом кипятка в чугунном корыте.
– Очень жарко тут, – заметил стоявший на лестнице. – Сахара, да… Ну, что застыли? Идите отдыхайте пока. Только сначала, Егор, убери здесь все. Будь добр.
В последних словах было что-то такое… Старшему почудилось, что он словно змее на хвост наступил и она человеческим голосом заговорила с ним…
– Ладно, – буркнул он торопливо и покорно. – Я уберу и… Только принеси пластиковый мешок, наши тут все кончились. Я в таком виде наверх не пойду. А вечером вывезу все… все бренные останки… Мы не хотели, правда. Так получилось. Материал – дрянь.
– Г-гадство, – эхом откликнулся его напарник. Голос его дрогнул от разочарования.
– Начнете все сначала. – Шаги двинулись по лестнице вверх. – Сейчас принесу пакет и швабру. И пусть Женька пол тут вымоет до зеркального блеска, а то… – Дверь лязгнула.
Человек постарался закрыть ее за собой как можно тише, но она, проклятая, все равно каждый раз лязгала, как несмазанные крепостные ворота или магнитный запор новехонького домофона в кооперативном доме. Он медленно направился по узкому коридору в кладовку. Эти переходы-щели и этот гулкий и просторный, как футбольное поле, подвал – все это были издержки планировки старого замоскворецкого купеческого особняка: приземистого, двухэтажного, с мезонином и развалившейся башенкой-флагштоком на покатой крыше.
