В этой работе я предлагаю первые опыты исследования русской литературы, которые основываются на принципиально новом типе методологии, полагающим литературу не общественно-историческим, а целостным культурным феноменом. Контекст современности меняется: сегодня новые формы общественной жизни полагаются не на фрагментации, делении на сословия, классы, группы, сообщества и борьбе между ними за власть, а наоборот, – на приоритете взаимодействия равноправных индивидуумов в едином культурном пространстве. Поэтому мой опыт должен быть свободен от любой идеологической платформы; более того, одной из специальных задач исследования стало раскрытие ограниченного характера отечественного литературоведения, которое сегодня стремится скрыть то, что ещё совсем недавно, в советское время, оно считало своим главным методологическим преимуществом, своей «научной» основой, – партийность.
Советское, партийное, или идеологическое литературо- и культуроведение работало с литературой как с частью общественно-исторического процесса, основным содержанием которого была классовая борьба, или, более точно, – исторически прогрессивная роль пролетариата; соответственно, творения и даже саму жизнь русских писателей совкритика оценивала прежде всего в отношении её «объективного» места в коммунистической парадигме. В результате наше литературоведение превратило Гоголя в обличителя пошлой и реакционной природы самодержавия и крепостного права, Толстого – в зеркало русской революции, Достоевского – в обличителя социальных извращений в предреволюционную эпоху, Чехова – в того, кто показал полное вырождение дворянства как класса, и т. д.
Такое восприятие русской литературы сначала российскими, а потом советскими специалистами было неизбежно и определялось тогда общественно востребованной необходимостью быть социально определённым, принадлежать к некоей группе, сословию, классу. Сегодня такой необходимости нет и никто не обязан быть представителем сообщества с некой идеологией, а потому русская литературная критика и культуроведение могут расти на новой основе, – неангажированной личности в едином культурном континууме. Сейчас принято высокомерно подсмеиваться над этим, между тем воз и ныне там – двоемыслие стало естественным.
Моё исследование феномена Гоголя стало возможным именно благодаря снятию общественного диктата партийности. Вот этапы развития русской критической мысли, всегда идеологичной: российский (XIX – начало XX в.), российско-советский (начало XX в.), советский (с 20 до 90 гг. XX в.) и, наконец, советско-российский (конец XX – начало XXI в.). Последовательная идеологичность критики привела к одностороннему, фрагментированному подходу к литературе, а опосредованно, через социальный контекст и стиль жизни, язык, образование, масс-медиа, кино и театр, – имела гораздо более широкий общественный эффект: отечественное литературоведение разработало партийные принципы восприятия и переживания русской литературы каждым.
Такая матричная инсталляция восприятия в значительной мере сузила видимый человеком горизонт литературы, существенно ограничивая полноту его содержания и придавая ему заранее заданный характер, в результате чего читатель до всякого чтения уже как бы знал, что именно он будет читать и как ему следует воспринимать текст, который он собирается прочесть. Благодаря этому человек в литературе узнавал себя прежде всего социально-ангажированным типом и только через призму лояльности доминирующей партии – русским человеком.
Я поставил себе задачу увидеть соотечественника вне какой бы то ни было идеологии, напрямую, как носителя культуры. Результатом такого взгляда стала полнота восприятия и переживания русской культуры как единого континуума, как торжества жизни и торжества смерти, обращённых к каждому вне зависимости от его социального положения, национальности, образования, веры и т. д.
Оказалось, что наша литература, насколько это было возможно, с самого начала своего возникновения жила вне партийности; более того, одной из определяющих целей было для неё сохранение единства русского континуума, единства, которое разрушалось под идеологическим прессом за счёт выделения некоего группового общественного приоритета вопреки целостности. Сегодня у нас появляется возможность не только разработать новую, более целостную методологию изучения нашего наследия, но и воспринимать и переживать русскую литературу во всей её полноте.
Я взялся за исследование творчества Николая Васильевича Гоголя, открывая этим задуманный мною философский цикл о русских писателях, прежде всего, Л. Н. Толстом и Ф. М. Достоевском, увидев, что специфика русской культуры как особого типа индоевропейской цивилизации, предъявленная ими, ускользнула от тенденциозно очерченной зоны критической мысли, как и сама жизнь великих наших соотечественников.
