© Любовь Сокол, 2021
* * *
Машина летит под откос. И они летят, вместе, рядом. Он и она. Она – впереди, Он – чуть сзади. И вот режут воздух слова – резкие, испуганные, властные:
– У нас будет ребёнок! Ре-бё-нок!!
– Что?! – А рука уже хватает её – взмах тела, взброс, и зацепил, захватил её – и уже рука в руке, крепко жмёт её руку. Удержать! Удержать! А от чего удержать? От пропасти? От пустоты? И всё равно удержать! Только бы удержать!
А ведь почти разругались, а ведь ещё б минута и разошлись в разные стороны – так устали, так измучили друг друга.
А тут – ребёнок! Боже, их ребёнок! Незащищённый махонький комочек – с ними вместе летит в ад. Или в рай – не всё ли едино? – если не пожил, если даже не увидел свет?
Нет! Нет!! Нет!!! Подхватил мать вместе с ребёнком, его ребёнком – первым, и быть может, последним – ведь уже почти пятьдесят, прижал, одной рукой, с силой прижал. На это силы нашлись – у мужчины всегда на это силы есть – если любит, если настоящий мужчина – тут уж силы ядренеют, удесятеряются – тут уж подключается мозг – гонит кровь и подталкивает мысль – спастись! спасти! любой ценой спасти! – её и ребёнка. Его ребёнка, мать этого ребёнка – свитых воедино, спаенных, слитых. Не разделить их сейчас, да и потом не разодрать – ребёнку, во-первых, нужна мать, – значит, спасать обоих, только обоих! И он спасёт! Он их спасёт!
Но как?! Как?! – и всё это в доли секунды, в доли полёта – полёта на тот свет. А она трепещет в руках, а она стонет, а она прижимается к нему – ища защиты, ища спасения. И это придаёт сил, рождает новые силы. Оглядывает скалу – до неё метра два. Нет! Ничего нет! Никакой зацепки! Но, – есть! Есть зацепка! Вот она! Грот, небольшой грот в скале. Туда! Скорее туда!
Как же он рад своему натренированному телу! Мышцам рад, слаженности, упорству. Они подчиняются ему, они во власти его. Взмах ногами – сильный, властный, боевой. Что снаряд, что гигант, – а тут вжал ноги чуть, плечи, голову вжал, образуя нишу собой, будто гнёздышко, – чуть оттолкнул, отпаял женщину от тела – чтобы сберечь, чтоб на него был удар, чтоб не коснулся её. И вот уже в гроте они. Он, распластанный, неживой. Всё же не выдержало напряжения тело, не выдержали мышцы – раскрылись, отпустили его, – а она на нём – испуганная, помятая, но живая. Она была в гнёздышке, она защищена. Это уже при приземлении отказали его мышцы. Когда она уже была вне опасности. Когда он почувствовал её живой.
А она ещё не верит – в спасение не верит, а она ещё не может прийти в себя, а она ещё будто летит – леденеет сердце, леденеет душа, мёрзнут, коченеют ноги – от того же страха, от бессилия что-либо изменить. И – она жива. Нет, это, видимо, сон… Или смерть – да, скорее, это смерть, безволие, отрешённость – ото всего, от самой себя, от этого мира.
Но что это? – будто ворохнулось что в ней, будто всплеск какой в теле. Боже, – ребёнок! Боже! – неужто жива? Неужто мы живы, мой Боже?! И снова толчок – более сильный – уже в другую сторону живота, – будто подтверждающий, укрепляющий её мысль: живы мы, живы! Живы – пусть ещё не верится, пусть ещё в сердце страх. Не скоро страх отойдёт, до сих пор леденит сердце, до сих пор оно скомкано – стонет и болит, и будто просит о помощи, будто молит: помоги!
Но это пройдёт – ведь они живы, значит, пройдёт. Но что с отцом? Боже, как я назвала его? Как выдернулось это слово? А ведь выдернулось, а ведь выхлестнулось, и какое ещё слово – тёплое, родное, – отец! И ещё сильнее страх – после слова этого, ещё яростнее теснит сердце боль – что с ним? Отчего не встаёт? И даже не стонет?
Тихонько, – так зябко, так страшно, – коснулась его лица. Нет, тёплое лицо – не совсем, но тёплое, вроде, живое. Дальше пошла рукой – Боже, какой же он родной! какой же родной он! – по шее, хотела уж ниже, на грудь, а рука зацепилась, ищет вену – просто тянет к венке её. Но как страшно – а вдруг? а если? И всё равно тянет руку, находит венку, жмёт. Нет пульса, нет … – но есть! Есть пульс! Чуть слышный, вкрадчивый, испуганный, – но есть же! есть!
Боже, живой! Родной мой! Родной наш! Папка! Папка! Живой! На большее сил не было. Ни на мысли, ни на думы, – сама устала, сама на краю гибели. Просто дала себе отдых, просто позволила себе расслабиться – надо ж и ей отдохнуть, после такого-то. Откинулась, прислонилась спиною к острым камням, – а всё равно, всё едино, лишь бы отдохнуть – и провалилась, умчалась в зыбкий тягучий сон. Но и во сне дрожала, и во сне не верила – что жива, что живы, что ребёнок в ней жив. И во сне страдала – опять летела в пропасть, опять замирала душа, опять куда-то проваливалось сердце – ухало, бухало где-то в пустоте – её избитое, израненное сердце. А душа? Вернулась ли к ней душа? Кто знает. Она пока не чувствует её, она пока не дошла до этого. Душа всегда рядом с человеком – даже покинув его, не сразу отходит, и её душа где-то рядом – в ней или около неё – разве ж не всё равно? разве ж не всё едино? Здесь она, вот и ладно. Она будет жить, и душа будет жить – впрочем, душа всегда жива, – но нет, не надо об этом, не надо! Ни о чём не надо, – только отдохнуть, прийти в себя – только отдохнуть…
