Эта история началась колючим морозным утром зимой 1897 года. Я проснулся от того, что кто-то тронул меня за плечо. Открыв глаза, я увидел склонившегося надо мной Холмса со свечой в руке. Я сразу понял: что-то случилось.
– Вставайте, Уотсон, вставайте! – воскликнул он. – Намечается дело! Ни о чем не спрашивайте! Одевайтесь и едем![1]
Спустя десять минут мы были уже в кебе и с грохотом катили по безмолвным улицам к вокзалу Чаринг-Кросс. Начинал заниматься бледный зимний рассвет, и в молочном лондонском тумане мы уже могли разглядеть смутные очертания изредка встречавшихся нам мастеровых, торопившихся на работу. Холмс молчал, завернувшись в теплое зимнее пальто, и я был рад последовать его примеру; воздух был ужасно холодный, и мы не успели даже позавтракать. И лишь после того, как мы приехали на вокзал, выпили чаю в буфете и заняли свои места в поезде, следующем на Кент, мы начали понемногу оттаивать, так что Холмс мог уже говорить, а я был в состоянии его слушать.
Холмс вынул из кармана записку и прочитал:
«Эбби-Грейндж, Маршэм, Кент. 3.30
Уважаемый мистер Холмс! Я буду чрезвычайно рад, если Вы незамедлительно откликнетесь на мое письмо. Дело очень необычное, полностью в Вашем вкусе. Леди я отпустил, но в остальном все осталось в том же виде, как я застал по приезде. Умоляю Вас: не медлите ни секунды, потому что держать здесь сэра Юстаса затруднительно.
Искренне преданный Вам
Стэнли Хопкинс».
– Хопкинс обращался ко мне семь раз, и каждый раз его приглашение было оправданным, – сказал Холмс. – Я подозреваю, что все эти дела пополнили вашу коллекцию, Уотсон. Надо признать: вы обладаете несомненным даром отбирать для своих сочинений самое лучшее. Отчасти это искупает их недостатки, вызывающие у меня столько сожалений. Чего стоит, например, ваше обыкновение рассматривать любое дело с позиции рассказчика вместо того, чтобы отдаться научной стороне вопроса. Тем самым вы низводите свои сочинения до уровня обычных рассказов, а ведь они могли бы стать серьезным руководством и даже сборником классических примеров расследований. Вы очень поверхностно передаете самую тонкую и сложную часть моего труда, при этом уделяете незаслуженно много внимания сенсационным подробностям. Да, разумеется, они возбуждают читательский интерес, но ведь они никого ничему не научат.
– Тогда почему бы вам не писать самому? – спросил я немного запальчиво.
– Я напишу, мой дорогой Уотсон, напишу. Пока я очень занят, и вы это знаете, но на склоне лет я займусь составлением руководства, в котором сконцентрируется весь мой опыт раскрытия преступлений. Кстати, сегодняшний случай связан с убийством.
– Вы думаете, сэр Юстас мертв?
– Скорее всего. Стиль записки Хопкинса взволнованный, а он не из тех, кто легко поддается эмоциям. Да, я полагаю, это жестокое преступление, и тело оставили для того, чтобы мы могли его осмотреть. Из-за обычного самоубийства Хопкинс не стал бы меня вызывать. Его слова «Леди я отпустил», вероятно, означают, что женщина в момент трагедии была заперта в своей комнате. Нам предстоит перенестись в высшее общество, Уотсон: хрустящая бумага с гербом, монограмма «Ю.Б.», и, судя по адресу, дом расположен в одном из самых живописных мест графства. Думаю, Хопкинс оправдает мои ожидания, и нам предстоит интереснейшее утро. Видимо, преступление было совершено вчера до полуночи.
– Как вы можете это знать?
– Я посмотрел расписание и подсчитал: во-первых, понадобилось какое-то время, чтобы вызвать полицию, затем – чтобы связаться со Скотленд-Ярдом. Потом Хопкинс должен был приехать на место, произвести осмотр, и только после этого он вызвал меня. На все это ушло изрядное количество времени. Но мы уже подъезжаем к Чизлхерсту, так что скоро мы все узнаем из первых уст.
Проехав пару миль по узким деревенским дорогам, мы добрались до ворот большого ухоженного парка. На растерянном лице старого привратника, распахнувшего перед нами ворота, читалось пережитое потрясение. Мы проехали по широкой аллее, вдоль которой росли древние вязы, кроны которых сходились наверху в виде арки, и подкатили к крыльцу невысокого, растянутого вширь здания, украшенного колоннами в излюбленном неоклассическом стиле Палладио. Центральная часть здания, заросшая плющом, вероятно, была построена очень давно, однако большие современные окна говорили о том, что хозяин дома желал идти в ногу со временем и внес в архитектуру здания отдельные усовершенствования. Одно крыло показалось мне совсем новым. В дверях мы увидели юношескую фигуру Стэнли Хопкинса и его живое, серьезное лицо.
– Очень рад, что вы приехали, мистер Холмс. И вы, доктор Уотсон! Но, по правде говоря, я уже жалею, что вас потревожил. Леди пришла в себя и дала такие ясные показания относительно происшедшего, что нам теперь просто нечего делать. Вы помните банду грабителей из Льюишема?
– Вы думаете, здесь побывала семейка Рэндаллов?
– Они самые: отец и оба сына. Это их работа. У меня нет ни малейших сомнений. Две недели назад они поработали в Сайденхэме, тогда свидетели дали их приметы. Удивляюсь: каким хладнокровием надо обладать, чтобы совершить второе преступление подряд в одном и том же графстве! Но это точно они, я уверен. И на этот раз им светит виселица.
