На игре…
Костёр никогда не видел у людей такого выражения лица. Враньё – видел – по телевизору, где смерть кажется фальшивой, выдуманной, неспособной коснуться. Здесь же всё по-другому, хоть и телешоу.
А как он упирался, как выгнулась его спина и вздулись вены на шее. Костёр мог поклясться, что при других обстоятельствах приз за перетягивание каната достался парнишке бы с лёгкостью.
Тело пробрала дрожь: теперь не достанется ничего.
Жаль… Раньше надо было думать. Когда решился всё изменить. Захотел жить по-взрослому: есть, спать, веселиться… в богатом районе, где живут избранные.
Избранные – слово застряло в зубах горечью.
Быть ему овощем, как метко прозвали горожан мелькавшие на экранах знаменитости. «Говорящие головы», Дмитрию захотелось сплюнуть, но вокруг толпились игроки, а за ограждением бесновалась толпа. Нельзя… Если заметят – штраф, а денег нет, и вся надежда на реакцию. Если постараться – шанс у него есть – возможность, грубо отнятая у только что проигравшего, парень даже место своё не занял, потому что кто-то, кому он доверял, не внёс залог.
Сволочь…
Кажется, была такая сказка, о девочке, или про кролика, Дмитрий точно не помнил, где кто-то кричал: «голову с плеч!». Как похоже. Сказка… Костёр вспомнил маму, её реакцию на его решение участвовать в Игре. Не плакала, не пыталась остановить. Он видел, как она побледнела, как выцветшие обои в спальной, и всё.
Может, и к лучшему? Если проиграет, семья получит пенсию.
Тысячу рублей…
Толчок в плечо заставил очнуться.
– Смотри, смотри, сейчас… – послышались горячие от дыхания слова. – Нет… – Прошептал Михаил – друг, с которым решили выиграть, вопреки всему.
Дмитрий дёрнулся – чёрт! – но головы не отвёл. Плевать ему на друговы шепталки, на слюни, да на всё! Ему не язык хотят в ухо засунуть. Херня. Ему хотят сообщить. Ин-фор-ми-ро-вать. Глядите! Сейчас! Прямо на глазах у замерших зрителей – ублюдков, жующих очередную дрянь и запивающих эту дрянь пивом – обычный парень станет короче. На руки. Только и всего. И не виноват Аспирин – ему не до уха – товарищу просто страшно. Как всем. Даже Костру.
Мороз по коже.
Ведь все только притворяются, Костёр хотел в это верить, что зрителям весело, и они не знают, как это больно. Брехня… Всё они знают, вот и радуются, занимая места в зале, а не за игровым столом.
Люди ли они? Разве так можно? Смотреть, ставить деньги, играть… а когда очередной неудачник проиграет – кричать и материться, будто мало несчастному отправиться на переработку.
И этот проклятый скрип…
Дмитрий с трудом разжал челюсти – скрипели его зубы.
Зверьё чёртово… публика, так, кажется, помощник режиссёра просил обращаться к зрителям.
Ни за что…
Шум в студии достиг пика и оборвался. Тишина… Рука Михаила намертво вцепилась в Димкин локоть, и парень вздрогнул: в зале воцарилось это. Воздух словно загустел, превращаясь в клей, застывая, свился со временем, образуя сверхъестественную субстанцию: слиплись мысли, дыхание…
Наверное, то же самое творилось двести лет назад, когда немецкие войска рвались к Москве, и на панфиловцев (Дмитрий вспомнил забытый памятник) надвигалась армада танков. Танки… Сейчас армады не было – люди… тысячи зрителей, с чьих губ готовы сорваться слова: «Жми! Давай! Отрежь мудаку руки. Отрежь Ему, а не мне, и я буду счастлив. Буду жить, радоваться, приду домой и засуну жене, потому что даже порнуха не возбуждает больше, чем вид отрезанной плоти и вопящего до ломоты зубов человека».
Ты-джих… с глухим металлическим лязгом массивное – стальной кусок гранита – лезвие гильотинных ножниц рванулось вниз.
Ветер с пылом гонял по асфальту пластиковые бутылки, выцветшие пачки сигарет и обрывки газет. Мышиное небо собирало тучи – замышляло дождь. Сыро, хмуро, тоскливо, привычно пахнет гарью и полынью, поздний летний вечер – тепло.
На земле три полосы – фосфоресцирующие ленты: зелёная, оранжевая и красная. Холодно отсвечивают в лучах прожектора, точно светофор: «Внимание, осторожно, стой» – предупреждение, за которым в темноте ночи теряется стена. С колючей проволокой, датчиками, вышками. На стене надпись: «Запретная зона, проход запрещён». А за стеной… никто из горожан не знал таящегося по другую сторону бетонных плит.
С другой стороны…
Жалея, что залез отлить в самые заросли – повыше колена расползалось мокрое пятно – Дмитрий Костров удручённо вздохнул и повернулся к другу:
– Нарваться хочешь? Знаешь, что будет?
Михаил пнул мятую жестянку пивной банки, глаза проследили кувырок, равнодушно брякнул:
– Пятнадцать суток.
Дмитрий криво улыбнулся. Прекрасно зная ответ, он или заразился занудством у Спирина, или становился таким же брюзгой, взрослея, но каждый раз, оказываясь у стены, начинал до друга докапываться. К тому же Аспирин до сих пор не мог (или не хотел) объяснить, зачем они сюда мотались.
