…Он заведет собаку – вот, что он сделает.
Собака-то уж точно не предаст. Собака будет любить его преданно и бескорыстно. И он будет любить ее. Гулять с ней, баловать и чесать брюхо. Собака будет встречать его после работы и приносить мячик.
Герасимов потушил сигарету в блюдце, заменявшем пепельницу, и захлопнул балконную дверь.
Отвращение к вранью Герасимову внушили в детстве, и он сразу понял, что жена врет.
Ну, какой это, к чертям собачьим, секрет, если налицо все признаки – нет, не измены! – романа на стороне!
Бегающие глазки, тайные звонки, этот страх выпустить мобильную трубку из рук, постоянные отлучки и вранье, вранье, вранье – без креатива, тупое и плоское… Как сама Лилька.
«У Аньки засиделась…» – Герасимов слышал это едва ли не каждый вечер. Еще «представляешь, в лифте застряла», и еще «в поликлинике очередь безумная, как при совке…». Только пробки на улицах и совещания на работе не приплела, потому что о пробках в их городе знали из телевизора, а совещания в школьной библиотеке в первый и последний раз проводилось при Горбачеве.
Ко всему Лилька вдруг рьяно взялась реформировать библиотеку, обновлять фонды, участвовать в каких-то семинарах, проводимых за пределами городка, замещать больных и отпускников, хотя до этого даже зарплату не отрабатывала. С подружкой детства Анькой, которую регулярно поливала помоями, вдруг стала проводить все выходные. Потом и вовсе умом тронулась – давай петь в народном хоре, хотя ни голосом, ни слухом похвастать не могла. Даже пригласительные билеты на концерты городской самодеятельности подсовывала на видное место.
Ну, не идиот же он, на самом деле!
Или идиот?
Герасимов достал из шкафа несколько вешалок со своими вещами, блуждая по ним рассеянным взглядом, пристроил на спинке дивана.
Штука в том, что Герасимов и не хотел знать правду. Ложь его устраивала. Все бы так и продолжалось, но Лилька – дура – взяла и призналась, что у нее есть любовник. Зачем?
Он скрипнул зубами от бессильной злобы. Может, розгами ее высечь? У них есть розги в запасниках. Если не воспитает, то, по крайней мере, испытает облегчение. Или не испытает?
То–то Лильке раздолье будет, когда он отчалит в командировку. Мозги сдавило, как тисками.
Герасимов огляделся, будто очнулся.
Круглый стол, накрытый скатертью с кружевом ручной работы, дешевенькие стулья из лозы, комод с резными дверками, старый фикус под окном – все было, как при маме.
Сжав челюсти, Герасимов опустился на диван и с силой потер лицо ладонями, так, что нос, щеки и лоб стали красными.
Как ни странно, это принесло некоторое облегчение.
Посидев некоторое время с закрытыми глазами, Герасимов поднялся, прихватил один из стульев, стоящих вокруг стола, и перенес его в прихожую.
Испытывая странную, какую–то даже нечеловеческую усталость, будто на нем ночь напролет каталась Панночка, полез в антресоли за сумкой.
Сумки в антресолях не оказалось.
Разозлившись, Герасимов сдернул какую–то тряпицу с непонятной кучи барахла и наткнулся на стопку семейных альбомов.
От вида этих самых альбомов Герасимову захотелось умереть.
Мысль подкупала новизной и одним махом решала все проблемы. Командировка бы отменилась – раз. Развод – два.
Поискав, что бы такое позитивное пристегнуть к списку под номером «три» и не найдя, Герасимов спрыгнул со стула, сел на него, сиротски упер локти в колени, и погрузился в мрачные размышления.
Олюшку, дочку жалко. Как она воспримет развод родителей? В семнадцать лет дети такие же максималисты, как в четырнадцать. И как он будет без нее?
Экзамены на носу, выпускной. Черт знает, как все не вовремя. Мысль пошла по кругу: за каким бесом Лилька исповедалась?
Именно так – в прихожей на стуле – его и застала неверная супруга.
Увидев мужа, она хлопнула виноватыми медовыми глазищами и потупилась.
Сцепив руки замком, Герасимов в полном молчании наблюдал, как жена разулась, и подавил в себе позыв к ухаживанию, когда Лиля расстегнула плащ. Пусть ей новая любовь помогает.
Оставив облако сладкого дурмана, Лиля скользнула мимо.
Шаги ее остановились совсем близко, вздохнула дверь в ванную, зашумела вода.
Герасимов принюхался.
Он мог голову дать на отсечение: такого парфюма у жены раньше не было. Запах был новым, незнакомым. Чужим, как сама жена. «Подарок, наверное», – темнея лицом, подумал Герасимов. Ему стало совсем тошно.
В долю секунды вялость улетучилась, закипая, он поднялся со стула и всю злость обрушил на дверку антресолей, да так, что изо всех швов на потолке и в стенах посыпался песок.
Вода в ванной перестала шуметь, дом насторожился.
Гнев иссяк, вялость вернулась, и Герасимову стало до омерзения противно самого себя.
Распустился, идиот.
Может, пока он будет ездить, все как-то утрясется? Они остынут, отдохнут друг от друга, Лилька поссорится со своим хахалем … Или возьмет и образумится – случается же такое с некоторыми…
На самом деле, зачем им что-то менять? Жизнь прожита. Сейчас любые перемены возможны только в худшую сторону.
До поезда оставалось чуть больше двух часов, нужно было в темпе вальса варить яйца и курицу с пометкой «для жарки».
