Опасность затаилась в сильном воображении вольного духа…
Опасность затаилась в сильном воображении вольного духа…
«Он парил над Землёй, между омывающим и подталкивающим его ветром, который не знал границ своей Щедрости, одарив и его – как сына своего – своей прохладной Проникновенностью. Он имел немыслимую Свободу, никем не веданную, которая простиралась своей Необъятностью. В таком подвешенном состоянии он пребывал, казалось бы, неопределённое количество – если исчислимо – времени. Прострационно-бесформенное отождествление своего тела. Он был сплошной весточкой удивительного опыта своей прошлой жизни, из которой в памяти остался довольно продолжительный, но неожиданный „конец“ – с которого все началось…»
Все овеяно головокружительными мечтаниями летнего утра, зовущими, – «Мальчик, очнись!» Вот оно яркое солнце; нежнейшее лучистое небо; поющая зелень деревьев!
Мне 12 лет и моя жизнь ограничена скрытым домиком, окружённым полесьем. Пробраться к дому стоит немалых усилий: нужно пройти не один ряд деревьев, то дело цепляющихся ветвями. А также у меня нередки случаи потери памяти, даже относительно собственного имени; любое имя я могу принять за своё, – но зачастую меня называют просто – мальчик. Наше с бабушкой существование, нельзя описать точнее, чем скромное; её пенсия едва тянет на «жизнь» одного. В самом доме мне страшно тоскливо и грустно одному, – он большой и пустующий; любой шаг сопровождается скрипом старых, рыхлых половиц, провисающих под тяжестью всего, что тяжелее мыши. А когда, прокаляемая солнечными лучами, пыль в квартире, даёт стойкий эффект запаха старого высушенного дерева, я до заката не имею другого занятия, кроме чихания.
В школу теперь я совершенно перестал ходить, из-за недоверчивого отношения к одноклассникам и частого недостатка средств. От вынужденного одиночества я сделался хладнодушным, что в особенности нашло своё жестокое проявление на беззащитных птицах. Так часто, – что и не вспомнить, – я, чтобы ощутить своё превосходство, ловил и медленно их замучивал, – от воробьёв до голубей, так и льнувшим к моим, «кормящим» их, рукам. Мне всегда не нравилась их вольность летать, куда вздумается, отрываясь от земного притяжения. Я мог днями просиживать у панорамного окна зала, подстерегая их появления. А ведь я так хотел находиться среди них…
Помню, осень была, тихая только с виду. Я возвращался домой по своему родному тёмному переулку, холодно обезнадёженному приближавшейся зимой, – который выводил на тропку к полесью. Свет в домах лишь изредка проглядывался вдалеке рядов. Чувствовалось безмятежное спокойствие, которое послужило подоплёкой внутреннему предчувствию. Как только я открыл входную дверь дома, меня охватило холодное веяние сквозняка. Тусклый свет лился по ступенькам со второго этажа. Воздух мне показался спёртым и сухим; тогда я, затаив дыхание, прочувствовал своё сердце, объятое страхом, ускоренно заколотившееся. В одночасье с этим, у меня вновь объявилось предчувствие, сопровождавшее меня дорогой домой. Мне показалось странным, что бабушка впервые не вышла меня встретить, притом что всегда была осведомлена о времени моего прихода (которое мы заранее оговариваем). Когда я поднялся наверх… я увидел открытую в её комнату, дверь… и бабушку, слегка покачивающуюся на подвешенной к потолку, верёвке. Я закричал, в надежде, что вдруг она меня услышит… ещё хоть раз. Но она молчала… Слово, нашедшее отклик в моем сердце в тот момент – «навсегда»; я без запинок выбежал на веранду.
В наступающем безмолвии ночи, я опустошал в себе веру. Так окончилось моё детство. Не осталось последней ласковой руки, любившей и верившей в меня. Остановившись на крыльце дома и осознав всю утрату и злополучность своего существа, я бесцельно побрёл среди одиноких фонарей с тускло-жёлтым свечением. По дороге я искусал до крови свои потрескавшиеся губы, которые теперь подёргивались на холоде. В меня вдруг вселилось равнодушие. Первый неуверенный снег слетал с мутно-розового ночного неба; но для меня все потеряло смысл… К чему идёт этот первый снег? для меня олицетворяющий начало чего-то? Теперь ещё на небосводе блеснула красным светом падающая звезда. Это сразу я воспринял знаком: «Звезда упала как „ушла“ бабушка и я остался один».
Мои ноги и именно они (я не особо отслеживал своё направление), подвели меня к одноэтажному домику, – который показался довольно знакомым, точно из памяти прошлой жизни, – где гостеприимно горел свет. В огороде стояла женщина (хоть и стоял поздний вечер), глядевшая прямо на меня, а я на неё, – сложилось впечатление, что именно меня она и дожидалась; затем она мне помахала (я в тот момент мало размышлял о том, что это достаточно странно), – она была единственным человеком, встретившимся мне на пути и поэтому я, поддавшись такому стечению случая, решился к ней подойти. Я подступался крайне нелепо и нерешительно, все время сверяясь с её лицом, в котором все ещё читалось одобрение. Когда же она разузнала причину моего позднего визита, то безоговорочно оставила у себя. После такого известия, горько-очертившего дом, тётушка Коралина не отставала от меня ни шагом позже; даже когда я намерился отойти в туалет, без надзора я оставлен не был, как будто она боялась, чтобы я чего-то не нашёл или не стащил…
