Всю неделю шел снег, и Хэм подрядился очищать крыши на Васильевском острове. Собрался он быстро, ушел рано, Даша проводила его веселой улыбкой и ласковым поцелуем и, как всегда, проводив, взглянула украдкой в зеркало, висевшее в прихожей. В зеркале отражалась довольная счастливая девушка. Зеркало лгало. Сегодня Даша не была счастливой. И уж, конечно, не была довольной.
Ее мучили предчувствия неведомой беды. Большой беды. Непоправимой беды. И это были не обычные глупые сомнения насчет того, что вдруг Хэм упадет с крыши или вдруг Хэм попадет под машину, которые иногда ее посещали по утрам. Понятное дело, что Хэм, даже если упадет с крыши, то просто встряхнется и пойдет себе дальше по своим делам. Хэм, он неубиваемый. На нем все заживает почти моментально. А там, где не моментально, там же есть Даша и ее целительная сила. Может, дело не в Хэме? А в ком тогда?
Даша перебирала всех своих близких людей. О том, что что-то может случиться с мамой или папой, она даже думать не хотела. Бабушку, Марью Михайловну, она видела позавчера, и та была жива-здорова, как всегда, и, как всегда, полна каверз. Кстати, в тот же день она встретила во дворе и Кондратьевну, которая, собирая белье в таз, восхищалась морозной свежестью, которую (ну, конечно!) придал ему целительный зимний питерский воздух. Кондратьевна угостила Дашу козулей, очень вкусной козулей, у которой вместо глаза торчала сморщенная изюмина, и тоже была жива-здорова.
Семья Петуховых? А что может случиться с семьей Петуховых! Нютка, правда, подхватила простуду. Но даже эта простуда, как и все на свете, казалось, были в радость трехлетней малышке. Она сидела на коврике и вместо того, чтобы сморкаться, выдувала носом разноцветные пузыри. Маленькие волшебницы нередко зря транжирят свою силу. Вот Нютка и безобразила, создавая из соплей целые воздушные замки. Рядом с ней, как обычно, лежал Семен Семенович и благосклонно созерцал окружающий мир. Коту о семи жизнях вольно жилось в семействе Петуховых. Правда, он любил иногда обратиться в шимпанзе, особенно, когда был голоден. Обернется, пошарит в холодильнике, достанет что-нибудь съедобное и умнет. Причем ему было совершенно все равно, что он найдет на кухне. Как обезьяна, он мог есть фрукты и сырые яйца, как тигр, легко разгрызал замороженные куски мяса, как птица, клевал пшенку и семечки… Вот только как змея он ничего не ел, потому что, обернувшись в змею, почему-то всегда был сыт. А в слона и рыбу кот не оборачивался из соображений безопасности (личной и общественной).
Единственным, о ком стоило, пожалуй, беспокоится в семье Петуховых, был Василий. В этом году он вытянулся, словно бы развинтился во всех суставах, стал неловким и стеснительным, разговаривал с Дашей редко каким-то сдавленным сиплым голосом с небывалыми прежде дерзкими интонациями. Василий так мечтал повзрослеть, но, похоже, начавшееся наконец взросление особо его не радовало.
Нет, не в Петуховых дело! Да и вообще, хватит думать всякую ерунду!
Тут Даша вспомнила, что работу никто не отменял и надо бежать в офис. Она натянула шапочку, надела пуховик, погремела ключами и ушла, оставив свои дурные предчувствия в пустой квартире.
Хотела я написать «хорошо вам известный Василий Петухов», да призадумалась. Какой же он хорошо известный, если он совсем-совсем переменился и на прежнего влюбчивого мальчишку уже вовсе не похож?
Прежде Василий влюблялся легко, любил со страстью, а разлюблял мгновенно и без сожалений. Где теперь те простые времена? Теперь и влюбиться – трагедия, и любить – трагедия, а уж разлюбить – трагедия втройне.
И ладно бы только это! А то ведь изменился не один Василий. Изменились все вокруг, весь мир изменился, стал в одночасье непонятным и опасным, полным непростых решений и всяческих неоднозначных проблем.
Еще год назад Василию все было ясно: вот Оомия, она хрупка и прекрасна, ее надо любить и оберегать. А теперь что? Теперь Василий вырос, теперь он почти взрослый, а японка все та же – девочка двенадцати лет, которая кажется ему маленькой и недостойной серьезной любви. И от этого Василий мучается. Он не может себе признаться, что вылупился из детской любви, как вылупляется дракон из ониксового яйца и не понимает, как раньше его крылатое тело помещалось в этих смешных осколках. Он помнит, как ему было хорошо с девочкой совсем недавно, вот только сейчас, и вдруг с ней стало скучно. Только что она светилась и была самой прекрасной и желанной на свете, и вдруг стала обычной малявкой.
Василий мучается еще больше от того, что в этот раз (совсем не так, как в прошлые годы), разлюбив, он не влюбился вновь, и новая страсть не ослепляет его несказанной радостью и не пленяет надеждами. Более того – Василий боится влюбиться. Боится разлюбить и разочароваться снова. Боится, что окажется предателем. Боится той боли, которую может причинить, и той боли, которую могут причинить ему.
Чертовски трудно это все объяснить! Да и кому объяснять? Бабушке интересно только, не мокрые ли у него ноги и хорошо ли он поел. Маму волнует успеваемость и предстоящий ОГЭ. Папу – папу вообще ничего не волнует. Папа все время на работе: даже когда дома, он все равно на работе в своем ноутбуке и телефоне. Хэм – добрый малый, и смог бы помочь, если б Василий сумел ему все объяснить. Но Василий объяснить ничего не может. Слова путаются, язык не слушается, и вместо таких важных для него вопросов подросток обсуждает с другом всякие пустяки.
