Год назад у главного редактора газеты, в которой я имею глупое удовольствие работать, тяжело болела жена. Эта подвижная оптимистка без грамма лишнего веса давно выздоровела, а шеф все не слезал с медицинской темы. В глубине души он подозревал врачей во всех смертных грехах, однако на словах сочувствовал по поводу условий их благородного труда и размера зарплаты. Когда потенциальные собеседники начали бросаться врассыпную при виде жаждавшего общения бедолаги, дабы не накачиваться сведениями о койко-местах и сроках госпитализации, инстинкт самосохранения подсказал ему, что пора превращать бесплодную депрессуху в творчество. Почему-то в мое.
– Полина, – усталым голосом недооцененного гения сказал редактор, – выбери какую-нибудь загруженную клинику для обычных пациентов и продержись сутки в хирургическом отделении. Жду правдивого отчета.
– Те, что для обычных, все перегружены, – немедленно начала практиковаться в правдивости я. – Если нужно конкретное медицинское учреждение, говорите сразу.
– Я сказал, любую.
Выбери… Пришлось снова менять золото дружбы на медь взаимовыгодных услуг, чтобы проникнуть, куда послали. Я продержалась и написала. Он отказался печатать. Почему, спрашивается? Чистая же правда, что у тридцать лет оперирующего доктора наук дрожали руки, когда он подносил скальпель к сделанной йодом на животе пациента разметке. Я и не предполагала, что профессионалу трудно начинать резать плоть. Зато, как резал! Люди карандашом по бумаге, пальцем по стеклу неуверенней водят, чем он скальпелем по телу. А в соседней операционной к бригаде хирургов подошел припозднившийся седенький и хроменький консультант, выслушал краткое содержание истории болезни, заглянул во внутренности больного на несколько секунд и тихо произнес:
– Ребята, не горячитесь, не стоит оставлять мужика без желудка, молодой еще.
– Не получится иначе, – возразили ему хором.
– Попробуем.
Дальше старик говорил, что делать, иногда указывал зондом, где, и подсказывал, как. А «ребята» – матерые хирурги с кандидатскими степенями – старательно исполняли.
– Если бы мастер совсем не явился, отхряпали бы человеку жизненно важный орган полностью? – сварливо полюбопытствовала я, выползая в коридор следом за анестезиологом, одновременно сдирая маску, промокая шапочкой струящийся по лбу пот и усмиряя дурноту.
– Между нами, надежнее было бы, – бросил он, приняв меня за тупую практикантку.
Клиника была старой, тесной, корпус с учебными комнатами давно и безуспешно строили, и группа студентов примостилась заниматься в уголке ординаторской. Под конец вялого опроса туда ввалился проведший десять часов у операционного стола врач, не глядя на будущих коллег, разделся до пояса, выпил глоток неразбавленного спирта и жадно съел поданную медсестрой на сковороде жареную картошку. К корнеплодам с растительным маслом не подавалось ни мяса, ни даже хлеба. «Мамочка, только в психиатры», – пробормотал один впечатлительный парнишка. Я почувствовала, что маму нужно заменить немедленно, пока опрометчивое решение не стало мечтой жизни, и шепотом рассказала, как мою знакомую докторицу в дурдоме расшалившиеся пациенты столкнули с лестницы – до сих пор опирается на костыль при ставшей весьма неспешной ходьбе. «Тогда в кого»? – доверчиво спросил студент. «В организаторы здравоохранения», – предложила я. «Спасибо, – прочувствованно поблагодарил он и легкомысленно добавил, – целую ручки».
Кстати, в группе было шесть девочек и три мальчика. Побеседовав со мной, нежный мамсик начал ощупью то ли пересчитывать в кармане купюры неизвестного достоинства, то ли вслепую писать смс-ки. Двое других классически играли в морской бой, прикрывшись учебником. Пять девиц забыли про преподавателя и откровенно любовались торсом атлетически сложенного хирурга. И лишь одна умница добросовестно заполняла тетрадь показаниями к оперативному вмешательству при заболевании какой-то редкой гадостью и осмысленно пялилась в рентгеновские снимки…
– Милая зарисовка с натуры, – буркнул главный редактор. И упрекнул: – Ты не смогла подняться от частностей к общим проблемам современной медицины. А про больничный долгострой уже только неграмотный не писал.
Я объяснила, что медицина, как наука, это отдельная волнующая тема. То же, что он подразумевает под головной болью врачей, является проблемами экономическими и политическими. И до них я опускаться не захотела. Бесполезно. Редактор верит в воспитательную роль печатного слова и моих отказов воспитывать взрослых сограждан не любит. По своему обыкновению я постаралась скоренько забыть о напрасном труде. Запрещала себе думать о докторах, чтобы не раздражаться.
Но проигнорировать возникшую однажды на пороге подругу Настасью, хирурга по специальности, было нельзя. Она вытащила из сумки склянку все с тем же спиртом, на этикетке которой значилось «настойка пустырника», затем, поколебавшись, бутылочку «Фанты» и попросила:
– Поль, сообрази чего-нибудь поесть. Оно, конечно, можно и без закуски. Но, как потом чувствовать себя приличной женщиной? Представляешь, очередной мой больной оказался оборотнем. Его вообще неоперабельным консилиум признал. Я переругалась с коллективом, будь он неладен, настояла, взялась, вытащила с того света, лет десять жизни подарила. А, если сам потрудится, диета там, режим, и, если повезет, все пятнадцать протянет. Он на обходах рыдал, клялся за меня молиться. Стоило выписаться, настрочил кучу жалоб – или не то откромсала, или зашила в него свои трусы и лифчик. Теперь начнутся разбирательства, нервотрепка. А коллеги хи-хи ловят и твердят про наказуемость инициативы.
