Вика, участвовавшая в жизни школы и победившая в смотре-конкурсе «Ставрополье мой край родной», получила в году 198-каком-то путёвку в Артек. Девятнадцатого сентября она села в поезд и покатила. «Ишь, едет – а прочие учатся, учатся, учатся…» – выстукивали колёса. Вика тогда, приколов на грудь комсомольский значок, подходила к окну, чтоб с улицы её видели школьники и завидовали. Ей это было приятно. Весь вагон ехал весёлый и говорил про таинственные Геленджик, Ялту, Мисхор, Анапу, где пляжи песчаные и каменистые, про медуз и про чудо-плоды фейхоа с сладким запахом.
Делалось всё теплей и теплей, больше старушек бегало по перрону с корзинами слив, винограда, яблок. За Мелитополем далеко заблестели морские дали.
Вдруг ночью поезд остановился.
Сперва все спали, потом стали спрашивать, где стоим.
Вспыхнул свет, поднялись гвалт и гомон. Проводники твердили, что впереди, мол, поезд, перед которым ещё один поезд. Смелые пассажиры с Викой, спрыгнув на насыпь, отправились разузнать, что как. Предводительствовал моряк с Дудинки.
Ночь была душная. За передними поездами толпа подпрыгивала, чтоб что-нибудь углядеть. Бегали возбуждённые машинисты и милицейский сержант.
– Дать фарватер спецу! – гаркнул моряк с Дудинки, двинувшись сквозь толпу тараном. Вика, влезши на крышу вагона (смелая!), рассмотрела вдали ещё поезд, как бы скативший в яму. Луна серебрила окрестности небывало волшебным светом.
– Что? – бросились все к возвратившемуся моряку с Дудинки.
– Вертаемся все домой.
– Поезд, что ль, опрокинулся?
Моряк с Дудинки ответил не прежде, чем раздавил на шее своей комара. – Нет теперь Чёрного моря и полуострова Крым. Вакуум вместо них.
– Заливает-то!
– Северный флот байки не травит, – моряк осклабился. – У него в Севастополе мать-старушка.
Вика, разволновавшись, сказала: – Азовское море есть, Чёрного с Крымом нету?
– Лишь Арабатская стрелка от Крыма осталась. Прикинь, сестрёнка.
– Как же Атрек? – в волнении переставила буквы Вика, чуть не заплакав.
– Я врать не буду. Сходим? – Моряк из Дудинки сходил с ней вперёд, где было Азовское море, плескавшее в Арабатскую стрелку, – и никакой воды более.
Постояв, посердившись, народ сел в вагоны – и поезда дали задний ход, кроме первого, провалившегося в низину. Многие в Мелитополе вышли, чтобы отправиться на Азов. Вика ехала восвояси и не вставала от огорчения с верхней полки. «Делу время – час потехе, час потехе, час потехе…» – ёрничали колёса.
Вика вернулась в своё Ставрополье и пошла в школу. Учиться ей расхотелось; зато она слушала радио, нашлось ли Чёрное море. Дикторы говорили: как воды сгинули с курортами да побережьем, так до сих пор их нет. Вика, вздыхая, усаживалась на крыльцо грустить.
Кругом были степь, отары овец, стылое солнце. Ветры в ту осень сгинули; перекати поле (они ж кермеки,качимы прочая) застревали кто где.
Один из них, – с Вику ростом, – уткнувшись в крыльцо, мешал. Чтобы не наколоться, Вика надела перчатки и потащила его к помойке. Как удалились от дома и их никто не мог слышать, перекати-поле вдруг заорал:
– Что я тебе сделал, что ты меня тянешь в дурное место?!
Вика, его отпустив, кошкою отскочила, в ужасе крикнув:
– Ты… в общем, лежал и мешал, кермек! бесполезный кермек! Поэтому!
– Я?! Кермек?! Бесполезный?! Злая девчонка! Подымется ветер, я укачусь к чертям с удовольствием!
– Ветра не будет. – Вика, вздохнув, принялась ковырять носком землю. – Чёрное море пропало, и, по физической географии, ветер не подымается.
– Да-а… – сник, сплюснувшись, горлопан. – Тогда оттащи меня к стогу сена на солнышко, чтоб я умер как благородная флора. Ибо, сама суди, хорошо ль лежать среди мусора, дожидаясь конца? Когда нет ветров, мы, катящиеся шары, гибнем. – И он всплакнул.
– Тебя спрятать в сарай? – предложила смышлёная Вика.
– В сарай? Не желаю! – взвился кермек. – Сама живи в тёмном сарае… А ведь могла б помочь вправду. Как? Так. Покатала б меня вместо ветра, девочка. С виду ты, вон, здоровая.
– Тогда я б была не человек, а двигатель, – возразила, обидевшись, Вика и повернулась уйти, но обидчик, вцепившись в неё, тащился с отчаянным воплем.
– Постой! Придумал! Иди искать Чёрное море, а я с тобой. Тебя – я следил за тобой! – грозил он ей острой колючкой, – приняли в сентябре в комсомолки. Где твои комсомольский задор, активность? Инициатива, в конце концов, комсомольская где? Не совестно?
Вика и возразить не могла, лишь свесила голову. Потому что огромный колючий кермек сказал безобманную правду.
Утром она притворилась, что идёт в школу, а за овчарней вдруг повернула и побежала, таясь, к Перекати-Поле.
Поздоровались.
– Я согласна.
– Давай тогда… Живо! Чтобы твои не заметили, что пинают меня каждый день.
Вика, надев перчатки, помчалась, толкая товарища, по просёлку в холмы, но на первой вершине упала без сил под солнцем.
– Ранец скинь! Ранец! – советовал Перекати-Поле. – Отец твой сядет на мотик да и догонит нас, коль ползаешь черепахой!
– Нет, – задыхалась Вика. – В ранце нужные для дороги вещи… И комсомольские книжки, чтобы читать-воспитываться.
