1. Пролог
Грохнула за спиной тяжелая чугунная дверца. Лязгнул засов. Тьма воцарилась кругом густая, словно черный кисель. Пока еще свет проникал в эту бездну хоть краешком, Максим успел рассмотреть, что ступени в паре саженей внизу обрываются, а далее идет прямой коридор с ответвлениями направо и налево.
Куда идти?
Припомнил, что государь Иван Васильевич сказал: иди все прямо, мимо не пройдешь. Правда это или нет? Может быть, он просто поиздевался над узником напоследок? Дескать, куда ни иди, все равно, один конец.
Так или иначе, выбор был небогатый. Максим осторожно, чтобы не оступиться в кромешной тьме, стал спускаться по ступеням, пока не достиг каменного пола в самом низу.
И только здесь он почувствовал, чем здесь пахнет. Нет, не только тем, чем полагается пахнуть в погребе: сыростью, мышами, ржавчиной. Был здесь еще и другой запах, который спутать ни с чем было невозможно. Запах, от которого захотелось сразу же броситься обратно вверх по ступеням и забарабанить кулаками в железную дверцу. Пусть впустят назад, пусть там даже казнят. Что угодно, только не это!
Потом, конечно, взял себя в руки. Нет нужды туда бежать – никто не откроет. Если хочешь еще пожить, нужно первым делом изгнать пробирающий до костей ужас и придумать, что делать. Если бы только не проклятая тьма, если бы хоть самый тусклый огонек! Хоть в мышиный глаз!
Максим весь обратился в слух, стараясь даже не дышать. Где-то впереди и чуть правее раздался плеск, словно кто-то невидимый наступил в лужу босой ногой. А вслед за этим он почувствовал, как смертное зловоние усилилось. Тот, кто его источал, был уже совсем близко. Должно быть, шагах в двадцати, едва ли больше.
И ведь нет при себе ни бердыша, ни сабли, ни пистоля! Будь при нем хоть что-то из оружия, он не так бы себя повел, не стоял бы, как истукан, обезумев от страха. Да все отобрали сторожа слободские, и теперь его, безоружного, кинули сюда, яко римские цари кидали праведников на арену для звериной травли. Вот только тех праведников иной раз звери не трогали, а ему – Максим знал – никакой пощады не будет. То, что обреталось в этом подвале – не лев и не барс. У тех есть предел лютости, и они сыты бывают. То же, что приближалось сейчас к нему в кромешной тьме, было обречено испытывать голод неутолимый вечно.
– Господи Боже, – произнес бывший инок про себя. – Вот он, час мой последний.
Сразу же вспомнилось все: и как отец катал его – несмышленого тогда мальчонку – на лодке по озеру, на берегу которого стояла усадьба. И как горела та усадьба ярким пламенем, а вокруг метались силуэты в черных кафтанах. И как в монастырском уединении читал при лучине вместо Священного писания книгу о рыцарских подвигах. И, конечно, Максиму вспомнился тот день, когда он встретил в монастыре Меченого, и когда в жизнь его вошел весь этот ужас.
2. Глава первая, в коей рыцарь желает убить врага совсем не по-рыцарски
Отслужили вечерню. После нее, как водится, потянулась длинная очередь, чтобы подойти к отцу-игумену под благословение. Инок Родион тоже пристроился в конце, следом за толстым Никишкой, чувствуя, как голова по-всегдашнему неприятно гудит от долгой, утомительной службы. Он знал, что грех это – тяготиться служением Божиим – но ничего не мог с собой поделать.
Шел он к благословению, а сам уже томился: скорее бы прийти в келью, засветить лучину, сотворить побыстрее молитву, да и приступать сызнова к чтению.
В чтении этом заключалась нынче вся его отрада. В прежние счастливые времена отец его, Роман Заболотский, был у государя в большом доверии, и отправил тот его в посольство в англицкую землю, к великой королеве Елисавете. Из поездки той привез он Родиону – тогда еще семилетнему, да и не Родиону еще, а Максиму – оловянного рыцаря в доспехах, а также книгу англицкого дворянина Фомы Малория «Смерть Артурова», коию по приезду стал переводить на русский язык.
Одна эта книга – точнее, тетрадь толстая с черновыми отцовскими записями – у инока на память об отце и осталась. Сама-то книга сгорела вместе со всей усадьбой – да и на что бы она ему сдалась, коли он англицкого языка не разумеет? Рыцарь оловянный тоже, должно быть, при пожаре растаял.
Одним словом, это было последнее, что напоминало ему, что когда-то у него была семья. Скажи он такое отцу-игумену, тот, должно быть разгневался: он всегда говорил, дескать, ваша семья ныне – это Христос и братия. Инок воздавал братии честь, а Христу – и подавно, но про себя всегда помнил, что его семья – это род Заболотских, да и сам он никакой не Родион, а Максим. А коль скоро так, то и мы далее будем звать его Максимом.
В общем, шел он сейчас читать двадцать раз уже прочитанную от корки до корки книгу, потому что больше никакой радости в его жизни не осталось.
Путь его пролегал мимо дощатого коровника, где терся боками и мычал основной капитал монастырский. Завтра Максиму предстояло его чистить.
Подумал об этом Максим и поморщился. Вот бы как-нибудь от этого избавиться? Как человека книжного, его иногда звали грамоты келаревы переписывать, но в бедном монастыре такой работы было мало, навоз вилами кидать куда как чаще требовалось.
