В первой песне сначала вкратце излагается все содержание: ослушание Человека и потеря вследствие этого Рая, бывшего его жилищем; далее рассказывается о первоначальной причине его падения, о Змее или Сатане в виде змея, который восстал против Бога и, возмутив многие легионы Ангелов, был, по повелению Божию, со всем своим войском низвержен с небес в бездну. Далее, вкратце упомянув об этом, поэма повествует о Сатане с его Ангелами, низверженными теперь в Ад. Описание Ада, но не в центре мира (так как предполагается, что Небо и Земля не были еще созданы, следовательно на них и не лежало проклятия), а в области полной тьмы или, вернее сказать, Хаоса. Здесь Сатана лежит со своими Ангелами на огненном озере, уничтоженный, пораженный; через некоторое время он приходит в себя, как бы от смутного сна, зовет того, кто первый по чину лежит возле него; они рассуждают о своем позорном падении. Сатана будит все свои легионы, которые также лежали до сих пор, точно пораженные громом: они поднимаются; число их несметно; они строятся в боевом порядке; главные вожди их называются именами идолов, известных впоследствии в Ханаане и соседних землях. К ним обращается Сатана с речью, утешает их надеждой еще вернуть Небо, и говорит им в конце о новом мире, о новых существах, которые должны быть созданы, согласно древнему пророчеству или преданию на Небе; Ангелы же, по мнению многих древних Отцов, были созданы гораздо раньше видимого мира. Чтобы обсудить истину этого пророчества, и сообразно с этим решить свой образ действий, Сатана созывает весь совет. На таком решении останавливаются его товарищи. Из преисподней вдруг поднимается Пандемониум – дворец Сатаны; адские власти сидят там и держат совет.
Воспой, небесная Муза[1], первое ослушание человека и плод того запретного древа, смертельный вкус которого, лишив нас Рая, принес в мир смерть и все наши горести, пока Величайший из людей не пришел спасти нас и возвратить нам блаженное жилище. Не ты ли, о Муза, на таинственной вершине Хорива[2] или на Синае вдохновила Пастыря, впервые поведавшего избранному народу, как небеса и земля поднялись из Хаоса[3]. Или, может быть, тебе приятнее высоты Сиона и Силоамский ручей[4], протекавший у самого прорицалища Господня[5], то я оттуда призываю твою помощь в моей отважной песне. Не робок будет ее полет: выше горы Аонийской[6] взовьется она, чтобы поведать вещи, каких не смели еще коснуться ни стих, ни проза.
Тебя всего более молю о Духе Святом, Ты, для Кого прямое и чистое сердце выше всех храмов, вразуми меня; Ты все знаешь: Ты присутствовал при начале творения и, подобно голубю, распустив могучие крылья над громадной бездной, даровал ей плодотворную силу. Все темное во мне просвети, все низкое возвысь, подкрепи мой дух, чтобы я, будучи достойным того, дал уразуметь людям вечное Провидение и оправдать пути Всевышнего.
Прежде всего скажи мне, потому что ведь ни на Небе, ни в глубочайших безднах Ада, ничто не скрыто от Твоих взоров, – скажи мне прежде всего: что побудило наших прародителей, в их блаженном состоянии, столь щедро осыпанных небесными милостями, отпасть от их Творца и преступить Его волю, когда она, налагая на них только одно запрещение, оставляла их владыками всего остального мира? Кто первый соблазнил их на эту измену? Проклятый Змей: он, в своем коварстве, кипя завистью и местью, обольстил проматерь человечества, когда за гордость был низвергнут с Неба со всем сонмом мятежных Ангелов. Он мечтал, надменный, подняв восстание, с их помощью возвыситься над всеми небесными властями; он надеялся даже стать равным Всевышнему. С такими дерзновенными замыслами против престола и царства Господа Бога он поднял на Небе нечестивую войну. Тщетная попытка! Всемогущий сбросил его с небесных пространств в кромешную бездну гибели; в безобразном своем падении, объятый пламенем, стремглав летел он в бездонную пучину. Страшная кара ждала там дерзновенного, осмелившегося поднять руку на Вседержителя: закованный в адамантовые цепи, он должен томиться там в муках неугасимого огня. Уже прошло столько времени, сколько для смертных девять раз день сменяется ночью, а он, побежденный, все еще лежал со своим ужасным войском в огненном море, погибший и все-таки бессмертный. Но ему суждена еще худшая кара: вечно терзаться об утраченном счастии и мыслью о беспредельной муке. Он поводит вокруг зловещими глазами; безмерная тоска и страх выражаются в них, но вместе с тем и непреклонная гордость, непримиримая злоба. Одним взглядом, так далеко, как может проникать только взор бессмертных, озирает он пространства обширные, дикие, полные ужаса; эта страшная тюрьма заключена в круге, как в громадном пылающем горниле, но пламя это не дает света: в видимом мраке оно только явственнее выделяло картины скорби, места печали, унылые тени, где никогда не могут быть известны мир и покой; даже надежда, которая никого не оставляет, и та никогда не проникнет сюда; это юдоль нескончаемых терзаний, всепожирающее море огня, питаемое вечно пылающей, но несгораемой серой. Таково жилище, приготовленное предвечным правосудием для этих мятежников; они осуждены на заключение здесь в полном мраке; от Бога и Его небесного света их отделяет пространство в три раза большее, чем расстояние от середины земли до крайнего полюса. О, как не похоже это жилище на то, откуда они ниспали! Сатана скоро узнает товарищей своего падения, раздавленных горами огненных волн и терзаемых бурными вихрями. Ближе всех к нему метался, первый после него по власти, также как по преступлениям, дух, много веков позже узнанный в Палестине и именованный Вельзевулом
