У пенсионеров Антона Васильевича Бойчука и его супруги Галины Федоровны, несуетно живущх на уютной херсонской улочке, появилась еще одна причина благодарить Бога. Тихим осенним вечером юркая, нестареющая почтальонша Паша принесла извещение о посылке.
Словно святитель послал голубя с долгожданной вестью о сыне. А то ведь старики совсем уж пригорюнились. Больше двух лет от Феди– ни слуху ни духу.
Казалось бы, чего проще: открыточку там какую-нибудь или письмецо на десяток слов– и у родителей отляжет от сердца. Так нет же, как будто в воду канул. Телефона у стариков нет, и у соседей тоже нет, так ведь можно, например, через сослуживца передать или с другой какой оказией. В мире сейчас так неспокойно, так тревожно, грянули большие перемены, люди ожесточились, рвут друг у друга нажитое, делят. И мало ли что может случиться? А Феденька был и остается их единственной радостью и вечным утешением, хоть ему уже и за тридцать, далеко за тридцать.
– Ну что, бабка?– весело говорил Антон Васильевич, со старческой молодцеватостью похаживая по комнате и даже как-то пританцовывая.– Нечего воздух зря портить. Давай сразу и готовиться. Завтра с утра поработаем и двинем потихонечку, а? Придумай только, что мне одеть по такому случаю. Я давно уже на людях не был.
В доме запахло праздником. Старики и позабыли, когда задавались вопросом, что одеть. Теперь Галина Федоровна радостно перебирала их нехитрый гардероб, прикидывала, что и как, со счастивым лицом вспоминая, казалось, навсегда утраченные навыки. Мужу отобрала синий строгий костюм, припасенный на самые– самые торжественные случаи, если таковые еще будут в их плавной, бедной на события жизни, и « на смерть». Себе долго примеряла юбки и кофточки, давно вышедшие из моды, задыхаясь от пыли и нафталина, а еще больше– от нахлынувших чувств и воспоминаний. Вот этот серый элегантный костюмчик, делающий ее похожей на учительницу, подарили на работе к пятидесятилетию. Боже мой, сколько было улыбок, теплых слов, губной помады на увядаюших щеках, забывших о поцелуях! Банкет, цветы, опять горячие поздравления и пожелания. Жаль, для жаркого нынче сентября он тяжеловат. А юбку из черного, дефицитного тогда велюра она сшила еще раньше– незадолго до серебряной свадьбы. В сочетании с белой кофточкой в больших кружевных воланах это было так романтично, как говорили подруги по работе! Может, немного льстили, но тот комплект ей самой очень нравился. Какие теперь воланы?!
– Галя!– кричал из другой комнаты муж,– представляешь, нога усохла. Примерил новые туфли, выходные, а они болтаются, как рукава у инвалида.
– А что ж ты хотел?–откликнулась жена благодушно,– в армию тебе, что ли?
– В армию– не в армию, а когда такие события случаются, то и чувствуешь годы. Да-а, много уже на спидометре намотало. (слышно было, как Антон Васильевич громко топает ногами в туфлях, прохаживаясь по комнате для проверки) – Ничего, ваты набью, сойдет. А ты заканчивай тоже с примеркой. Поужинаем– и на боковую. Завтра– большой день, встанем пораньше.
– Сейчас, Антон, сейчас,– растроганно отвечает Галина Федоровна, перебирая дорогие сердцу наряды,– вот полюбуюсь на свою молодость– и опять на несколько лет, а, может, и навсегда. И будем ужинать. Консервочку мясную откроем по такому случаю, винцо у нас есть.
– Ну ты собирай на стол, а я пройдусь немного,–сказал Бойчук.–Что-то на сердце волнительно, надо унять.
– Смотри, недолго,–ласково предупредила Галина уже из кухни, и, словно стесняясь, добавила,– мне одной скучно сегодня.
Антон Васильевич вышел за калитку. Впевые за несколько лет просто так, без всякого дела. Природа тоже отдыхала. Стоял тихий-тихий вечер в предверии бабьего лета. Воздух, особенно гулкий в такие часы, передавал малейшие звуки: звонкие детские голоса, далекий шум автомобилей, скрежет тормозов на шоссе. Листья орехов, кленов и каштанов уже не дремлют сонно, а живо лепечут что-то свое, и в верхушках высоких тополей уже слышно глухое бормотание осени. Закурчавились листья каштанов, края их стали коричневыми, багряными,медными, лишь кое-где зелеными еще остались осевые жилки. Седина листвы– бледная изжелть, пока еще редкая, появилась и на вишнях, и на абрикосах, и на акациях.» Все, как у людей,– подумал Антон Васильевич, вздыхая.– Да, всему свое время». Он неторопливо прошел еще несколько кварталов и повернул обратно.
Темнело. На ночные стоянки мимо него шмыгали автомашины; с потными, розовыми лицами возвращались мальчишки с мячами в руках, спешили с авоськами запоздавшие женщины– мимо Антона Васильевича текла жизнь, и он радовался, что был ее частью.
Дома они поужинали, потом по очереди прочитали извещение, словно убеждаясь в надежности того, что они сегодня прочувствовали. Пока жена убирала на кухне, Бойчук снова вышел во двор. Уже стояла ночь. Вспомнилось очень далекое, еще из школы: «…тиха украинская ночь…». Она, действительно, была тиха, спокойна, величественна. Пахло ночной фиалкой, еще трещали цикады и кузнечики, и над всем этим стояло огромное небо с жемчужной россыпью звезд. Антон Васильевич поднял голову и долго смотрел вверх.
