Читать онлайн полностью бесплатно Ляпунов Ярослав - Последователь

Моё имя не имеет значения. Оно всё равно будет утеряно в веках, как и имена всех тех, с кем я делю тяжёлую судьбу. Прежде, чем я начну свой рассказ, внемлите: Энбала Иактихси! Энбала чирчуси мураианси! И да звучат эти слова во веки веков изо всех уст людских! Я родился и рос в Кейсарии, центре великой земли, захваченной чужаками. Я был первым и любимым ребёнком своих родителей и единственным из всех нас, с кем отец заговаривал не только как с дитём, но и как наставник с учеником. После меня в разное время родилось ещё одиннадцать сыновей и восемь дочерей. Каждый год отец уводил кого-то из них, не раскрывая, куда именно, пока я не остался последним. В такие дни родители были необычайно веселы и счастливы, даже мать, на чьём лице я никогда не видел улыбки, кроме как в таких случаях. В эти дни радости отец мог подолгу разговаривать с ней на непонятном мне тогда языке. Мне было страшно, что двадцатым отец уведёт в неизвестность меня, и что я так же, как младшие братья и сёстры, не вернусь, но эта роль была уготована матери. Она уже не могла родить, иначе, думаю, отец продолжил бы уводить своих отпрысков. Когда они уходили, она даже не взглянула на меня, а из глаз её лились ручьи слёз искренней радости. В тот раз отец вернулся не весёлым, а задумчивым, словно после тяжёлого разговора, и сразу лёг спать. На следующий день он слёг, повелев не лечить его, а внимательно слушать и запоминать всё, что услышу от него. Он поведал о старом ветхом доме за холмом, что уже не являлся частью Кейсарии, и наказал ровно через год без одного дня явиться туда. Я должен был быть готов внимать каждому слову, которое там услышу, и выполнять всё, что мне скажут. Тем же вечером он умер, в последние свои секунды прохрипев: «Энбала Иактиси, энбала чирчуси мураианси…»

Весь дальнейший год я, как и положено, ждал, полный намерения исполнить последнее желание отца. Несколько раз мне доводилось смотреть на дом за холмом издалека, но ни разу не видел, чтобы туда заходили или выходили люди. Когда наступил долгожданный день, я отправился к нему ранним утром, сгорая от нетерпения. Он, как и прежде, выглядел заброшенным, но стоило мне попытаться открыть ветхую дверь, как мою руку словно обожгло раскалённым металлом, и я её одёрнул. Меня это удивило, ибо с виду дверная рукоять была вполне обычной, и, что примечательно, не металлической, а деревянной. Следом за этим проход отворился, и ко мне вышел рослый мужчина, чьего лица прежде не доводилось видеть. Оценивающим взглядом он смерил меня и произнёс два слова – часть фразы, ставшей для моего покойного отца последней: «Энбала Иактиси». Сглотнув, я с трудом по памяти вымолвил завершение: «Энбала чирчуси мураианси,» – выражение было трудно произнести ещё и потому, что манера речи разительно отличалась от моего родного языка. Мне предстоит ещё много раз услышать это высказывание, а также познать суть его и других, ему подобных. Незнакомец провёл меня внутрь.

Внутри строение оказалось отличным от своей наружной части: оно не состояло из дерева и песчаника, но обладала неровными каменными стенами. Создавалось впечатление, будто всё помещение выдолблено в скале. Там меня встретила группа из шестерых человек – женщин и мужчин, чьи лица были скрыты под тканями, а тощие тела были едва различимы под балахонами. Они задавали много вопросов: о моём отце, о братьях и сёстрах, о матери, о предках по мужской линии, о религии. Тут стоит заметить, что отец с ранних лет запрещал мне внимать словам иудейских, христианских и римских проповедников, говоря, что верные ответы я получу не от них, а от тех, на кого укажет он. Слова об этом явно удовлетворили людей в балахонах, и они повели меня вглубь сооружения, завязав глаза. Лишившись зрения, я стал сильнее полагаться на слух и обоняние, чего, видимо, и добивались мои новые наставники. Меня вели по прямому и холодному коридору, и чем дальше я проходил, тем явственнее по воздуху распространялся тошнотворный запах, который, к искреннему удивлению, не отталкивал, а, наоборот, притягивал меня. На вопросы о том, что является его источником, и почему мне завязали глаза, ответили лишь, что мой слабый рассудок ещё не готов к познанию всех правд, и что его нужно медленно подготавливать, иначе меня может постичь та же участь, что и тех, чей запах я улавливаю. Последние слова прозвучали крайне зловеще и угрожающе. Я остановился и попытался попятиться назад, но упёрся во что-то твёрдое, тёплое и склизкое. Тот, в кого я врезался, не произнёс ни слова, лишь мертвенно прохрипел, но реакция сопровождающих говорила об их явном испуге. Они умоляющим тоном, вразнобой, стали обращаться то ко мне, то, на том же незнакомом наречии, к незамеченному мной. Меня уговаривали не дёргаться и спокойно продолжить путь, а из всего, сказанного в адрес второго участника столкновения, мне удалось различить лишь следующее: «Гракпааэ щчидси, брискиэ!» Меня взяли за руки и направили дальше. По мере удаления от хрипящего дрожь внутри меня усиливалась, но ни на один из вопросов мне не дали внятного ответа.

Меня довели до конца коридора и сказали садиться. Я послушно опустился на холодный пол и опёрся на шершавую стену. С меня сняли повязку, и я обнаружил себя в окружении тех же шестерых людей. Под их балахонами что-то шевелилось, но я не успел рассмотреть это явление, ведь моё внимание целиком переняли их лица, которые те медленно обнажили, сняв капюшоны. Мне тут же стало не по себе. Черты их лиц были искажены многочисленными швами в разных местах: на щеках, лбах, бровях, губах. Из моих губ раздался испуганный стон, едва ли не граничивший с вскриком. Один из них, мужчина с грязными чёрными волосами, один из глаз которого не моргал из-за подшитого века, первым заговорил напрямую: «Наследник верного слуги Иактиха, что пришёл по воле отца своего и спасителя нашего, Аикана Иактиха. Говорил Он с нами через уста твоего отца и дал добро на приобщение твоё к числу Его верных последователей». Двое из них взяли мои руки своими холодными ладонями, покрытыми волдырями, угрями и шрамами. Мурашки прошлись по моей коже от их касания, а также от ощущения чего-то липкого и ползучего, словно не руками они взяли меня, а щупальцами или змеями. Я пытался вырваться, но, предвидя это, ещё двое схватили меня за плечи, разодрав рубашку. Они вторили и вторили: «Рпэипэ Пухси чи лугунпэ киви!» – их хилые на вид пальцы крепко впивались в мою плоть, причиняя невероятную боль. Я пытался кричать, вырваться из их хватки, но все попытки были тщетны, а голос даже не выходил из моего рта. Я подумал, что схожу с ума от боли, когда стал различать за спиной говорившего со мной мужчины силуэт. Бесформенное создание, чей образ не мог сформироваться в моём восприятии до конца, и лишь длинный опущенный клюв мог я распознать в его образе. Всё остальное тело словно перетекало из формы в форму, становясь то неестественно тонким, то противно толстым, то высоким, то низким, то цельным, то раздельным, пока я, наконец, не сумел зажмуриться. Из пустоты, представшей перед моими закрытыми глазами, на меня смотрели два заплывших и словно мертвенных глаза. Миг ужаса постепенно сменялся покоем, забиравшем все мои тревоги. До меня стало доходить, что я не в опасности, что это то место, где мне надлежит быть. Я медленно открыл глаза, и почтенные старцы выпустили меня из их нежных дланей. Несколько мгновений мне понадобилось, чтобы окончательно прийти в себя, пока кровь медленно стекала с тёплых ран, оставленных на плечах моих. Я поднял голову и спокойно произнёс: «Я готов познать, готов учиться и готов принять в себе Аикана Иактиха, спасителя нашего,» – шестеро добрых старцев и наблюдатель, чей образ настолько прекрасен, что его нельзя передать словами, были довольны. Лик их просиял, и я поднялся на ноги. Меня повели тем же путём, которым мы пришли сюда, но теперь уже без повязки. Извилистые каменные коридоры делились на ответвления, в одно из которых мы вошли. Оно вывело нас в комнату, охраняемую ещё четырьмя людьми в балахонах. Они величественно возвышались над двумя другими, лежавшими на полу. Я узнал их: это были торговцы с рыночной площади, слишком щедро делившиеся пищей с проповедниками, которые ни на секунду не закрывали своих грязных ртов. Тем приятнее было видеть, как эти нечестивцы, изнеможённые, валяются на холодном полу, дрожа и судорожно дёргая бледными конечностями. Из открытых ртов их раздавался сдавленный хрип и стекала густая чёрная жидкость. «Что с ними?» – поинтересовался я у стоявших стражей. «Их души грязны и ничтожны, они не выдерживают касания посвящённых,» – последовал сдержанный ответ -«Они нужны для твоего первого урока». На моё плечо опустилась рука одной из старцев. Она вышла вперёд, увлекая меня за собой, и жестом показала встать на колени возле одного из презренных, лицом к наблюдателю. Сама она поступила так же, подавая мне пример. Я внимательно следил за её действиями и в точности повторял: мы взяли лежавших за головы и положили им на шеи свои правые руки – те сразу отреагировали истошным криком, заполнившим всю комнату и вырвавшимся в коридор. Мне показалось, что само помещение довольно приняло этот возглас вместе с мучениями пленённых, причину которого, однако, я не смог понять. Они дёргались, но не вырывались, их глаза широко раскрылись и смотрели то на нас, то на остальных, они были полны ужаса перед неизвестностью и… ненависти. Сладкой ненависти, которая придаёт сил и желания продолжать. Повторяя за старицей, я взял за запястье обречённого и приподнял его руку, поднося к наблюдателю. Обворожительный изгиб его клюва несколько раз прощёлкал, словно легко смеясь, и медленно раскрылся, обнажая ровные ряды маленьких острых зубов. Казалось, что он издаёт какой-то звук, очень важный, но неслышимый из-за криков этих поганых ничтожеств. Эта мысль вызвала во мне столько злобы, что я со всей силы сжал запястье одного из них, впиваясь пальцами и ногтями. Несколько мгновений спустя, когда оттуда побежала тонкой струёй кровь, я пришёл в себя и испугался, что нарушил нечто значимое, но, взглянув на мою наставницу, понял, что поступил верно, ибо она сделала то же самое, что и я. Все этапы ритуала, моего урока, были продуманы до мелочей, в них учитывались даже эмоции, вызываемые у исполнителей. Воистину, велики пути и замыслы Иактиха! Когда я повернулся обратно, то увидел, как наблюдатель лакает кровь, стекающую по руке нечестивца. Каждое касание острого и длинного языка отзывается судорогами по всему телу парализованного, на которые смотреть одно удовольствие. Наблюдатель принялся за вторую жертву. Во время кормления тела торговцев обмякали, испуская свою недостойную сущность. Что её вытягивало? Этого я познать не успел. Прекрасный наблюдатель, не иначе как ангел, окинул нас взглядом и произнёс мириадами нежнейших, но внушающих трепет голосов: «Иэрхатови аштчу. Пус зулдппо кику риордппо чидо хио пусчу вэилуси, ирдачу лорэ, ирдачу таиадааэ. Тукусппо». Те, кто понял значение его слов, тут же жестами дали мне понять, что нужно подняться. Я выполнил это и ощутил, как на меня снисходит вселенская благодать. Я чувствовал наслаждение, которое испытывали стены, потолки и пол строения, и хотел ещё. Нет, я жаждал. Из мыслей о нечеловечески прекрасных чувствах меня вырвал наблюдатель, коснувшись кончиком клюва макушки моей головы. Он был так близко, что я посмел взглянуть в его глаза, лишь на миг я сумел различить их в потоке непостоянного образа, и этот момент стал одним из лучших за всё моё существование. Он видел куда больше, чем моё лицо и тело. Больше, чем просто крестьянского сына. Он зрел в такие глубины, о которых я не смею и помышлять! Я без слов понял, что нужно делать дальше. Те двое, чьи тела без следов насильственного умерщвления лежали на полу, были, по сути, ничем. Жертвование! Это то, чего хочет он нас Иактих! Чтобы ничтожные агнцы, зовущие себя людьми, жертвовали! Жертвовали другими, жертвовали собой, своими близкими, теми, кого не знают и даже теми, кого ещё нет! Жертвовать нужно постоянно, чтобы воздать Аикану Иактиху за Его мучения! Моя плоть… Если я умру, то не смогу служить Ему, но я могу отдать часть! Я повернулся к наблюдателю правой щекой, чтобы ему не пришлось поворачивать его клюв. Он тут же впился в мою кожу. Старцы своими добродушными глазами наблюдали за тем, как наблюдатель принимает мою первую полностью добровольную жертву. Он срывал своим клювом кожу с моей щеки, держа голову мягкими перистыми руками. Хотя одновременно с этим мне казалось, что длани его пухлы и мягки, либо едва ощутимы, как вода, либо же тверды и костлявы. Моя плоть исчезала в глубинах его клюва. Я счастлив, меня сочли достойным и приобщили в великому! Когда он закончил, я потерял сознание, но был на пике возможной радости.