Начальник рации, Славик, красивый, кудрявый, высокий, стройный, но с опухшей от недельной пьянки мордой, открыл глаза и потянулся. Откинул простыню и спустил ноги с кровати. Нет, с пьянкой надо завязывать, подумал с досадой он. Шесть вахт задолжал радисту. Он подошёл к умывальнику, и в зеркало, посмотрел сам на себя, и вместо голубых, красивых глаз, увидел две припухшие щёлочки.
– Ну, и харя! – С отвращением сказал он себе. – А всё Люська, дура, – подумал он, со злостью, о жене. – Забодала своей правильной и трезвой жизнью на берегу. Нет бы, как нормальные люди, в ресторан сходить, или к кому-нибудь в гости и оттянуться по полной, от души. Нет! Водит по консерваториям, да по театрам. И ведь отказать не могу. Люблю её заразу. А душа просит алкоголя.
– Чучело! – сказал он себе. – Влип ты основательно. Связался по пьянке с Шурочкой. А эта бандэровка и рада. Прилипла, как банный лист. Ну, потрахались по пьяне, ну попили водчонки и всё, разбег. У меня жена и я её, ни на кого не променяю. Что делать?
Славик, почесал за ухом, нечёсаную, кудрявую голову.
– Хорошо ещё только начало рейса. Надо пока не поздно рвать отношения.
Славик взял полотенце и сиганул в кабинку душа. Врубил забортную воду. Фыркая и плескаясь, стонал и кряхтел, под ледяной водой. Затем до красноты растёр тело махровым полотенцем, побрился, причесался. Одел крахмальную белую рубашку, идеально отглаженную, умницей и чистюлей женой, накинул клифт и пошёл к капитану. Негромко постучал в дверь и услышав в ответ, – войдите! – осторожно открыл и вошёл в каюту кэпа.
– А, явился? Давно я тэбья нэ видел. Что с тобой Слава? Ты, что заболел?
– Да, нет! Сорвался. Простите меня. Больше этого не повторится.
– Ладно. Присаживайся. Голова болит? Открой холодильник. Хлопни рюмку фундадёра. И нарзанчика достань. Мне тоже. Жара. Но смотри, чтоб это было в последний раз.
Славик достал бутылку коньяка и минералку. Налил рюмку себе и выпил. В голове прояснилось и сразу полегчало. Кэп, исподтишка, наблюдал за начальником радио. К этому парню он относился с большой нежностью, как к родному сыну. Вёл его с курсантов. Забрал к себе на судно. Парень был хороший и специалист замечательный, но в этот раз, что-то задурил. «Пиночет», то есть помполит, уже два раза докладывал, что к нему захаживает по ночам, Шурочка, уборщица с верхних палуб. И, что он в ней нашёл, в этой зачуханной замухрыжке? Морячка, а одеться не умеет. И юбка на ней из какой-то мешковины. У него ведь жена красавица. Ох и ягодка- малина! Если бы, не была женой Славика, сам бы глаз положил. И рядом с женой, Шурочка, ни в какие ворота не вписывается.
– Ну, что джигит молчишь?
– А, что говорить, Александр Романович? Виноват. Кругом виноват. И совесть заела. Как Люське в глаза буду смотреть по приходу? Сделал глупость. Теперь не вернёшь своего поступка. Верите? Прошу её, как человека, отстань от меня. Всё. Хватит. Нет, дура, твердит, что если меня бросишь – выброшусь в море. Александр Романович! Пожалуйста, поговорите с ней. Пусть она от меня отстанет. Знаете ведь, какая у меня Люська ревнивая. Она же мне, все глаза выцарапает.
– Ладно. Пагаварю! Иди работай! А, пойло – ни, ни.
– Всё. Завязал. Честное слово.
Славик вышел от кэпа и направился в радиорубку. Капитан встал из-за стола. Прошёл к иллюминатору. Посмотрел за борт. С досадой почесал затылок. Не было печали, так черти накачали. И зачем он пообещал Славику уладить его любовные шашни? Сам заварил, сам и расхлёбывай. Но слово не воробей. Согласился – значит делай. Александр Романович, всегда держал данное слово. И сейчас, хоть это ему было очень неприятно, позвонил на мостик третьему штурману, чтобы тот сделал объявление по судовой трансляции, срочно пройти к капитану, уборщице Осипчук. В дверь тихонько постучали.
Осторожно закрыв за собой дверь, неслышно ступая по мягкому ковру, в кабинет капитана, вошла высокая, черноволосая, дородная, молодая женщина, с ярким румянцем на щеках. Кэп посмотрел на бумаги, лежащие перед ним на столе. Крякнул, и поднял свои чёрные, навыкате глаза, на женщину, стоящую в его кабинете перед рабочим столом.
– Ну, что Шура? Как тебе на судне? Нравится?
– Та, ничого. Усэ наравыться.
– Ты вот что, Шура, прекращай эту аморальщину. Сама должна понимать, у нас загранрейс. Начальник радио, человек женатый. Оставь его в покое.
– Ни. Нэ можу. Я ёго люблю.
– Шура! Ты, что ненормальная? Я тэбе русским языком говорю, что мужик он женатый и, как капитан тебе приказываю оставить его в покое. Ещё раз узнаю, что ты шастаешь к нему по ночам – спишу с судна и поставлю вопрос о гоне с флота. Ты меня поняла?
– Та люблю я ёго. Що ж цэ такэ?
Она сорвалась с места и, опрометью, выскочила из каюты капитана. Капитан рванул за ней, но Шура, уже стучала каблучками, по трапу вниз. Капитан постучал кулаком в дверь четвёртого штурмана, и велел ему догнать уборщицу, и привести её к нему в каюту. Штурман галлопом помчался вниз за Шурочкой. А, Шурочка, открыла тяжёлую, железную дверь и выскочила на палубу. Пароход шёл навстречу ветру, разрезая носом очередную волну. Четвёртый штурман, молодой человек, небольшого росточка, хрупкого телосложения, но подвижный и шустрый, увидел, как женщина подбежала к правому борту, и сиганула за борт, при этом, её широченная юбка, зацепилась за край рваного железного бака, стоявшего у борта и оставленного, по-видимому, боцманской командой. Штурман подбежал и ухватившись за подол юбки, пытался вытащить женщину на борт судна, но это ему было не по силам, так как женщина была крупная и весила намного больше штурмана. От тяжести висящего за бортом тела и от сильного напряжения, лицо его побагровело. По правому борту неспеша шёл третий механик. Штурман хрипло выкрикнул ему:
