Беги отсюда и скажи потом:
Он спас меня в безумии своем.
(Шекспир, «Ромео и Джульетта»)
Большую часть жизни я провела в сумасшедшем доме. Там бы мне и остаться… Да, конечно, я открывала трёхгранкой дверь с надписью «служебный вход» и захлопывала её за собой, выходя в мир обычных людей. Но чем дальше, тем больше хочется вернуться туда, в старое трёхэтажное здание на окраине далёкого города, и остаться там надолго – может быть, навсегда. Я даже место заранее облюбовала: женское отделение, девятая палата, койка в правом углу, у окна. Оттуда видно клумбы во дворе – за ними ухаживают упорядоченные больные. А прямо под окном растет огромный старый ясень. Осенью он весь золотой. И сейчас, наверно, растет – если его ещё не спилили. А, может, попаду в палату для своих: двухместную, с красной ковровой дорожкой. Если она ещё не занята. Если меня ещё помнят.
Андрей погиб два года назад. Я не была на похоронах, не видела его мёртвым. Может, это и к лучшему. Он остался для меня живым: с маленьким шрамом на правой брови, серо-зелёными глазами, привычкой закусывать нижнюю губу, когда задумывается. С внезапно возникающим тиком на правой щеке: последствия контузии, полученной, когда его группа попала в засаду где-то в горах. Где – я так и не узнала. Он служил в спецназе и о подробностях службы не распространялся. Просто исчезал куда-то и появлялся вновь, похудевший и осунувшийся. Между этими исчезновениями успевал слетать к матери и сыну Димке. А остальное время проводил со мной, и ради этого времени я и жила. Копила отгулы, брала часть отпуска, благо он у психиатров большой.
– Слушай, давай перебирайся к моим, на юг. Надоело мотаться туда-сюда через полстраны, – сказал он однажды ночью.
– А работа?
– Поищу. Давай спать, ты же после дежурства.
Работа нашлась только в поликлинике, в маленьком городке, недалеко от которого в деревне жила мать Андрея с Димкой.
Андрей собирал документы на увольнение, мы строили планы, как поженимся, заберём Димку от бабушки и заживём втроём. Предстояло ещё получить «боевые», выбить из Министерства обороны жильё…
Андрей не вернулся из командировки, и наш воздушный замок беззвучно рассыпался, растворился, растаял. Осталась грубая реальность: подвал, где я живу на птичьих правах – и конца этому не видно. Мы не успели пожениться, я была и осталась Андрею никем. Пока он был жив, нас это не волновало. Мы любили друг друга как в последний раз – и он правда оказался последним.
Иногда кажется, что я умерла вместе с Андреем. Два года слились в одно сплошное тёмное пятно, и я с трудом вспоминаю, что же произошло за это время. Почти ничего. Живу, работаю, сплю, ем. Адекватно отвечаю на вопросы. Иногда замечаю, что пошел снег… Расцвели каштаны. В лужах появились сухие листья.
В наш подвал солнце почти не проникает. Сейчас это и к лучшему: на улице стоит июльское пекло. Зимой холодно и сыровато, зато коммуналка близка к нулю. Платим только за свет – по общему счетчику. И на работу ходить близко…
Чем ещё можно утешить себя, живя в подвале – и то из милости? Захочет администрация и выпрет нашу «Воронью слободку» отсюда в два счета. Травматолог Илья проговорился как-то, что в ответ на заявление о выплате «экстренных», зависших с позапрошлого года, ему намекнули, что из подвала можно и вылететь – «как врач, вы понимаете, что помещение непригодно для жилья». Ну да, прямым текстом намекнули. Либо помалкивай и делай встречные уступки – либо уматывай на съемную квартиру. А что, тоже вариант, вот только придется сидеть на одних бомж-пакетах.
Я приехала сюда к Андрею, и житьё в подвальной коммуналке было сугубо временным. Как известно, нет ничего более постоянного, чем временное. Что меня держит – здесь, в этом городе – и вообще в жизни? Димка, только Димка. Всё, что осталось от Андрея. Единственное доказательство, что он был, жил на этом свете тридцать восемь лет, два месяца и семнадцать дней. Нельзя же считать таким доказательством казенный памятник с непохожим портретом. Я уже старше его, хотя родилась на полгода позже – день в день. Мы даже отметили вместе день рождения, мой – вперед, про запас. Он оказался последним. Больше я его не отмечала. Да и жила ли я эти два года? Не знаю.
Не нужно быть великим диагностом, чтобы поставить диагноз в моём случае. Я его и так знаю. Реактивная депрессия, затянувшееся течение. По–хорошему, давно пора лечь в стационар, а после выписки продолжать пить антидепрессанты – курсами, под контролем врача. Психотерапия, режим труда и отдыха. Курорты. Любовника завести – в рамках курса физиотерапии и чтобы отвлечься. Спорт, хобби – ну, из бисера плести, крестиком вышивать, открытки делать.
Вместо этого я живу в подвале, работаю на износ, в отпуске подрабатываю. И какой динамики можно ожидать? Убивать надо таких пациентов. Может, в этот отпуск поехать домой, на север? Полежать у Тамары в отделении неврозов – она хороший врач, дотошный и внимательный.
Понятно, что никуда я не поеду. В отпуске опять буду подменять Михалыча в доме-интернате. Димка вырос из всего прошлогоднего и до школы вырастет ещё, а пенсию за Андрея Наталья Николаевна одержимо копит. Что ж, может, она и права, Димке ещё учиться.
