(драматическая фантазия в одном действии)
Действующие лица:
Винсент.
Маргарита.
1890 год. Окрестности французской деревни. Летнее утро. Сад на холме с благоухающими цветами и обвитый плющом. Винсент (он в соломенной шляпе и холщовой блузе) стоит перед мольбертом, раскинув руки и зажмурив глаза. На нем соломенная шляпа и простая холщовая блуза. Кажется, что он улыбается небу. Появляется Маргарита – светловолосая, миловидная девушка лет двадцати, в белом платье.
МАРГАРИТА. Доброе утро, Винсент.
Художник неподвижен, будто не слышит девушки.
МАРГАРИТА. Утро доброе!
ВИНСЕНТ. Ой, это вы, Маргарита! Здравствуйте! Нет, меня, наверное, обманывает зрение. Неужели я вижу вас? Я думал только что о вас, представляете? Боже мой, вы – ангел! Ангел.
МАРГАРИТА. Почему же – ангел?
ВИНСЕНТ. Само небо послало мне вас сегодня.
МАРГАРИТА. Это действительно я.
ВИНСЕНТ. Я забрался без спроса в ваш сад. Простите.
МАРГАРИТА. Ничего страшного. Я, собственно, мечтала посмотреть, как вы работаете. Как рождается ваша картина.
ВИНСЕНТ. Да, но лучше этого не видеть.
МАРГАРИТА. Почему?
ВИНСЕНТ. Я – лодырь, трутень. Больше суечусь перед мольбертом, любуюсь пречистым июньским небом и солнцем. Или мучаюсь сомнениями, во мне идет душевная борьба между внутренними голосами: «я – художник» и «я – не художник».
МАРГАРИТА. Мне бы быть таким лодырем.
ВИНСЕНТ. Вы тоже рисуете?
МАРГАРИТА. Нет.
ВИНСЕНТ. И никогда не начинайте.
МАРГАРИТА. Почему?
ВИНСЕНТ. Это затягивает как трясина, из которой нельзя выбраться. Этот мост, который я нарисовал в глубоком детстве, связал меня с прошлым и будущим. Нужно терпение вола, чтобы чего-нибудь добиться.
МАРГАРИТА. Вам нравится в Овере?
ВИНСЕНТ. Да! Здесь весь ландшафт во вкусе Монтичелли: он предельно романтичен. Посмотрите, солнце бросает на лиловую землю ярко-желтые лучи, свой золотой дождь. Каждая линия деревенских крыш прекрасна. Пожалуй, это самое лучшее место на земле. Рай. Особенно здесь, на вершине холма. Пшеничные поля вокруг. Правда, иногда при виде этих бескрайних пшеничных полей меня настигает тоска смертельная.
МАРГАРИТА. Вот как?
ВИНСЕНТ. Может быть, потому что это слишком красиво и ослепительно.
МАРГАРИТА. В этом вы похожи на моего отца. Он тоже обожает это место и грустит, и даже плачет. И это слезы умиления.
ВИНСЕНТ. Да, мы с ним родственные души. Природа – самый лучший художник. Я так благодарен вашему отцу. Его лечение мне помогает. Настои наперстянки делают своё доброе дело.
МАРГАРИТА. А что вы думаете о его картинах?
ВИНСЕНТ. О, месье Гаше талантлив. Это несомненно. Причем, он намного талантливее меня.
МАРГАРИТА. Отец так не считает, прячет от нас с Полем свои натюрморты, этюды, рисунки. Называет их досадной пачкотней. А вас он очень почитает, называет большим голландским мастером.
ВИНСЕНТ. Он заблуждается, добрейший человек. Если бы он слышал, как кричали мне в Арле вдогонку: «Мазила! Бездарь! Дурак рыжий! Юродивый!». А мальчишки бросали в меня капустой и камнями. Сатанята.
МАРГАРИТА. А ваш друг Гоген, он не помог вам?
ВИНСЕНТ. Он истинный художник, но теперь не друг. Он совершенно чужим человеком для меня оказался. Мелочный, скупой, капризный тип. Мой суп «Петрарка» ему видите ли не понравился.
МАРГАРИТА (смеется). Петрарка?
ВИНСЕНТ. Да, мясной, овощной, ароматный, наваристый суп. Я готовил его три часа, старался для него. А он нос стал воротить. Он взбесил меня. Я вылил этот суп ему на голову. Он врезал мне по печени. Она у меня до сих пор болит.
МАРГАРИТА. У каждого свой вкус, Винсент. Как это можно, другу суп на голову.
ВИНСЕНТ. Твердил мне: ты копируешь природу, безалаберно кладёшь мазки. Мы с ним постоянно спорили. А я-то ведь позвал его, чтобы создать в Арле мировой союз художников, мастерскую Юга. Размечтался, простодыра. Какой уж там союз. Хотя замысел был неплохой. Художники передавали бы в собственность союза свои картины и делили бы на всех всю прибыль и убытки. Я мечтал о мастерской не Декаданса, но Ренессанса. И чтобы для поддержки порядка община наша избрала себе аббата, которым был бы Гоген. Но, только, Рита, раньше я воображал, что в среде художников царят теплота, сердечность и гармония. На самом деле это была моя очередная иллюзия. Холод и отчуждение управляют творческими людьми, когда они в одной куче. Гоген преподал мне хороший урок.
МАРГАРИТА. Это правда, что вы с бритвой набросились на него?
ВИНСЕНТ. Кто это говорит? А я не помню ничего.
МАРГАРИТА. Ну, ладно, ладно, Винсент.
ВИНСЕНТ. Как поранил себя бритвой, тоже я не помню. Не знаю, Рита, можно ли мне это вам рассказывать, но это такие провалы памяти и сознания. Я будто лечу в пропасть. И приходят дикие головные боли, ужас, галлюцинации. Но надо терпеть, ибо на дне терпения оседает золото. Проклятая болезнь. Видели бы вы, как Гоген улепётывал от меня на вокзал без оглядки. Я бежал за ним, потом за его поездом, хотел попросить у Гогена прощения.
МАРГАРИТА. Прощения?
ВИНСЕНТ. Конечно. Я его сорвал с места, из Бретона, вырвал из семьи. Попробовал загнать его в своё прокрустово ложе. Ему Арль сразу не понравился, моя квартира, его комната. А я ведь украсил его комнату картинами подсолнухов. Хотел сделать другу приятное. Он бы их сорвал со стен, но положение обязывало всё терпеть. Ведь Тео финансировал его приезд в Арль. Он зависел от нас. Поэтому он лицемерил, извивался как уж. Я его сразу раскусил. Как он бесил меня, мутил моё сознание. И я сорвался.
