При определенных обстоятельствах в жизни нет ничего приятнее часа, посвященного той церемонии, которая известна как вечернее чаепитие. Независимо от того, принимаете вы в ней участие или нет – ведь не все имеют привычку пить чай именно в это время, – восхитительна бывает обстановка сама по себе. Начиная изложение этой простой истории, я представляю себе именно такую чудесную атмосферу невинного времяпрепровождения.
На лужайке перед старым английским загородным домом приготовлены принадлежности для небольшого пиршества, великолепный летний день достиг, я бы сказал, своего совершенства. Часть дня миновала, но другая часть еще впереди, и эти предстоящие часы на редкость хороши. До наступления настоящих сумерек остается еще много времени, однако поток солнечного света начинает тускнеть, воздух становится мягче, на шелковистом густом газоне постепенно удлиняются тени. Все это происходит медленно, и все говорит о покое, который, возможно, и составляет главную радость в таких обстоятельствах и в такой час… Время с пяти часов вечера до восьми порой кажется маленькой вечностью, но в этом случае оно сулит просто вечное блаженство.
Занятые в этой сцене люди наслаждались ею сдержанно; они не принадлежали к тому полу, представительницы которого, как полагают, особенно привержены вышеупомянутой церемонии. На идеально постриженный газон падали ломаные тени; одна из них принадлежала пожилому господину, сидящему в глубоком плетеном кресле у низкого столика, накрытого для чаепития, две другие – молодым мужчинам, которые прохаживались неподалеку и вели между собой не очень связную беседу. В руке пожилой господин держал чашку; необычайно большая и яркая, она отличалась от остального сервиза. Он неторопливо допивал чай, подолгу придерживая чашку у подбородка и повернувшись лицом к дому. Молодые люди то ли завершили чаепитие, то ли остались равнодушными к сей церемонии – они прогуливались и курили. Один из них время от времени внимательно поглядывал на пожилого человека, который, не замечая этого, пристально смотрел на густо-красный фасад своего жилища. Дом, возвышавшийся на краю лужайки, действительно стоил внимания и представлял собой самую характерную особенность того традиционного английского пейзажа, который я попытался набросать.
Дом стоял на невысоком холме, над рекой – а это была Темза, – примерно в сорока милях от Лондона. Время и непогода оставили на длинной стене из красного кирпича живописные следы, что, однако, послужило лишь к украшению обращенного к лужайке фасада с фронтонами, с теснящимися дымовыми трубами, залатанными плющом стенами и окнами, спрятавшимися в зелени. Дом имел и имя, и историю; старый джентльмен, наслаждавшийся чаепитием, с удовольствием рассказал бы вам, что построили дом при Эдуарде VI[1], что однажды в сих пенатах был гостеприимно предоставлен ночлег великой Елизавете[2] (что вверила тогда свою августейшую особу роскошной огромной прямоугольной кровати, которая до сих составляет гордость спальных покоев), что во время кромвелевских[3] войн дом был сильно поврежден, но потом, во время Реставрации, его отремонтировали и значительно расширили, и что, наконец, после неудачных переделок в XVIII веке он перешел в собственность практичного банкира-американца, который купил его исключительно потому (и вследствие обстоятельств слишком сложных, чтобы объяснять их здесь), что это была очень выгодная сделка, купил, жалуясь на его уродство, ветхость и отсутствие удобств; но теперь, почти двадцать лет спустя, стал испытывать к нему страсть настоящего эстета, который знает свое жилище в мельчайших подробностях, точно укажет, где лучше встать, чтобы дом предстал в наиболее удачном ракурсе, и назовет час, когда тени от разнообразных выступов – они так мягко падали на теплую, потемневшую кирпичную кладку – обретают истинную соразмерность. Кроме того, как я уже сказал, он мог последовательно перечислить почти всех хозяев и обитателей дома, многие из которых снискали себе большую славу, но при этом был тайно убежден, что последняя часть жизни сего дома не менее почтенна. Главный подъезд располагался в противоположной части здания, а со стороны знакомой нам лужайки было пространство, закрытое от посторонних глаз, и густой травяной ковер, покрывавший вершину холма, казался продолжением роскошного внутреннего убранства дома. Гигантские дубы и буки давали такую плотную тень, что она напоминала бархатные портьеры. Повсюду, словно в помещении, стояли мягкие кресла, а на траве валялись яркие коврики, книги и газеты. В некотором отдалении текла река, и, собственно говоря, там, где земля шла под уклон, лужайка заканчивалась. Но и тропинка, сбегавшая к воде, была не менее очаровательна.
Джентльмен, сидевший за чайным столиком, приехал из Америки тридцать лет назад и привез с собой, помимо багажа, облик настоящего американца; причем не только привез, но и содержал в идеальном порядке, так что при необходимости мог совершенно спокойно вернуться в сём обличье на родину. Но, очевидно, теперь джентльмен никуда не собирался; его путешествия закончились, и он проводил время в покое, который предшествует покою вечному. Выражение его узкого, чисто выбритого лица с правильными чертами было спокойным и проницательным. По всей видимости, на этом лице не часто отражались какие-либо переживания, и сочетание удовлетворения и прозорливости уже было достаточно выразительным. С первого взгляда можно было сказать, что перед вами человек, добившийся в жизни успеха, но успеха не исключительного и не вызывающего враждебного чувства, а, если можно так выразиться, столь же безобидного, как и чья-нибудь неудача. Определенно, этот человек прекрасно разбирался в людях, – но когда он медленно и аккуратно ставил свою большую чашку на стол, его слабая улыбка на худом лице и в насмешливых глазах светилась почти деревенским простодушием. Облаченный в прекрасно вычищенный черный костюм, на коленях он держал сложенную шаль, а обут был в глубокие, украшенные вышивкой домашние туфли. На траве возле его кресла лежал красавец колли и не сводил с хозяина взгляда, полного почти такой же нежности, с какой тот созерцал величественный фасад своего дома. Лохматый беспокойный терьер суетливо сновал вокруг двух других джентльменов.
