1.
За окном моросил дождь. Есть окна, из которых виден океан, есть окна, глядящие на тёмные шумные леса, в окне Олега торчала бетонная панельная пятиэтажка. Одинаковые окна, облезлые балконы, серое небо, голые деревья, цвета грязной половой тряпки бетон. Картинка тусклая, мокрая, вонючая, как клочок позапрошлогодней газеты в кошачьем лотке. Привычная до тошноты.
Город Батыйск был подмышкой депрессивного региона, тоска и безнадёга в нём дополнялись неистребимой вонью пота многочисленных работяг. Тридцать тысяч жителей ровными кучками делились на четыре малых металлургических комбината, консервный завод, славные своей бездарностью школы и мышиные закутки детских садов. Последние оставались до поры крохотными царствами оптимизма и надежды на будущее. К семи годам каждый житель серого города понимал – будущего тут нет. Юные храбрецы сваливали в большие города, учиться, желательно жениться и хоть как-нибудь зацепиться за нормальную жизнь. Большая часть возвращалась к усталым мамкам и пахнущим Тройкой и перегаром батям. Неделя другая, и они вливались в угрюмую толпу, шествующую безропотно к беззубой ротовой полости проходной. Та глотала всех без разбору, а вечером выплёвывала измочаленные моральные трупы в сторону пивных, магазинов и бетонных коробок.
Блядск! Беспонтовск! Блевотинск!
Такими последними словами кляли ненавистный город мрачные девочки и мальчики, обречённые на него до самой своей бессмысленной старости.
Олег тоже сбежал четыре года назад. Махнул аж в столицу, там помыкался по стройкам и автосервисам, крутил любовь с толстой кассиршей Лялей и позорно сбежал, когда та залетела. Какая, в конце концов, разница, где гадить и крутить шестерёнки. Олег договорился с совестью быстро. Нашлись дружки, которые прочно закрепили в голове мысли – бабам надо только одного, какая, нафиг, семья в двадцать три, надо пожить для себя, тут нормально платят, в выходные в гаражах шашлыки особенно хороши под самогоночку, и нормальному человеку везде нормально живётся.
За неимением иных желающих и конкурса на должность Олега устроили токарем. Нехитрое мастерство освоил быстро, не тупой. Опять же станки времён царя Гороха говорили недвусмысленно – работали на них те самые далёкие предки, которые основали эту дыру аж сто лет тому назад. Эти соображали явно помедленнее.
Квартира досталась от мамы. Старушка померла в свои почтенные сорок восемь от рака. Кашляла, плевала кровью, врач подозревал тубик, отправил на обследование, а мать решила дождаться лета и захлебнулась кровью в конце апреля. Отца своего Олег не знал. Тот свинтил по холодку едва узнав о зародыше сына. Истории имеют свойство повторяться.
Есть по утрам не хочется, особенно, если нажрался сосисок с хлебом на ночь. Поэтому Олег влил в себя кружку чаю, натянул шмот и поплёлся в сторону работы. У магазина, где он каждое утро покупал две пачки красного LM, тёрся старый вонючий бомж. Он клянчил копеечку в пластиковый стаканчик или валялся пьяный и обоссаный. «Часов не наблюдают…»– ехидничала продавщица. Вот и сегодня бомж что-то бубнил своим распухшим, спрятавшимся в косматой бороде, ртом. Олег смачно харкнул в его сторону. Сопля приземлилась сантиметрах в двадцати от стаканчика. Не попал. Довольный почти-успехом, Олег купил сигареты и ускорился к проходной.
Закурил, закашлялся. Надо бы тоже к врачу сходить, ненормальный какой-то кашель, будто лай собачий и грудь аж наизнанку выворачивает. Мимо пронеслась с мигалкой скорая. Никакой веры этим врачам. Вон, Михалыч, как штык: диспансеризации-хуяции, а на вскрытии сказали – не лёгкие, а два дырявых мешка. Рак. И почему тут у всех рак? У молодых, у старых, говорят даже у детей. Может травят эти мерзоты с комбинатов чем-то?
Над проходной горела облезлыми буквами надпись «вы опоздали». Советское наследие, забота о дисциплине трудящихся. По мнению партийных мудочёсов она должна была непременно воззвать к совести. Сегодня она вызывала только злость. Ему хотелось раздобыть красной краски и как-нибудь ночью поправить надпись на «вам пизда». Что очень точно описывало бы перспективы рабочих завода и вообще всех жителей Батыйска.
– Слышал, бухгалтерша умерла?
В раздевалке, в дыму сигарет и чесночном духе, заглушающем вчерашний, а то и свеженький перегар, разговоры были в основном о футболе, новостях из ящика и немного о том, кто с кем и кого. Известие о смерти молодой совсем щепки из бухгалтерии заставило мужиков хмуро задуматься.
– Чего вдруг?
– А пёс его… говорят быстро, никто понять не успел, ночью закашлялась, кровь горлом пошла и всё.
– Говорят она лесбиянка.
– Сам ты лесбиянка, клоун. Она с тёткой жила, у нас контролёром. Воет, капец.
– Воет, а на смену пришла.
– И ты иди давай, щас мастера пойдут со своими бумажками.
Народ потихоньку расходился по своим станкам и каморкам. Олег докуривал. Нехорошие мысли крутились в голове. Чего они мрут-то все? Не может так быть, чтобы у всех рак. Или может…
2.
Хоронили бухгалтершу Свету от проходной. Розовый в рюшках гроб казался одновременно кукольным домиком и жуткой пошлятиной. В нелепом узком деревянном ящике посреди чёрно-серой толпы лежала тоненькая девочка в свадебном платье. Воздух пах валокордином, табаком и перегаром. Кому горе, а кому официальный повод напиться в слюни. Женщины плакали, мужчины тяжело молчали, кто-то надсадно кашлял. Облезлые ПАЗики загрузили всех провожающих и медленно поползли в сторону городского кладбища.
