Я сидел в плетеном кресле на террасе своего дома и тоскливо изучал горизонт, словно эта линия соприкосновения воды и неба могла сегодня быть не такой, как вчера. Океан ворчал, как старик. Белые гребни волн сердито карабкались вверх, цепляясь за седые камни. Порывистый ветер доносил соленую прохладу до моих босых ног, небрежно обутых в домашние мокасины. Словно вторя стихии, моя душа также не находила себе места, то взволнованно мечтая о грядущих переменах, то обреченно замирая, вновь и вновь перелистывала дневники памяти.
Стрелки часов с жестокой поспешностью отмеряли дни, недели, месяцы. Я понимал, что мне остается жить не долго. Роберт Фредриксон, доктор, который вот уже двадцать четыре года следил за моим здоровьем, последнее время на вопросы о том, сколько мне осталось, лишь прятал глаза и поджимал губы. Я всегда умел читать между строк, поэтому его невнятное бормотание о здоровом образе жизни просто раздражало, и я каждый раз добродушно посылал его к черту.
Вот и сегодня утром он, как всегда проведя привычный осмотр, сослался на дела в Бостоне и поспешно уехал, оставив меня в мрачном расположении духа.
Я закрыл глаза и полной грудью вдохнул соленый воздух. «Как жаль, что это не кубинская сигара», – невольно пронеслось в голове. Я не курил уже четыре года. Но искренне верил, что буду курить снова… или не буду. Уж как распорядится госпожа Фортуна, с которой прежде я неплохо ладил. В любом случае выбор был невелик – либо смерть от ножа хирурга, либо естественная смерть, и, возможно, уже в ближайшие дни.
– Свежая пресса, мистер Харт, – вернул меня из темной ямы депрессивных мыслей голос дворецкого.
Он, как всегда, бесшумно подошел к стоящему рядом с креслом столу и аккуратной стопочкой, поближе ко мне, положил на край свежие газеты. Его голос разбудил дремавшего возле моих ног пса, рыжую дворнягу по кличке Винчи. Тот с упреком взглянул на дворецкого и вновь закрыл глаза.
– Что пишут? – усмехнулся я, прекрасно зная, что мое вчерашнее заявление взорвало таблоиды мировых новостей.
– Ваше имя на первых страницах во всех газетах. Ну и наделали вы шума, – голос Патрика выражал тревогу и неодобрение.
Он замолчал, но я почувствовал некоторую недосказанность, то, о чем он никак не решался спросить. Патрик работал в моем доме уже почти сорок лет и был для меня гораздо больше, чем дворецкий, скорее приятель, терпеливый и исполнительный.
– Ты-то сам что обо всем этом думаешь? – спросил я, давая ему возможность выпустить на волю переполнявшие его переживания.
– Мистер Харт, я всегда восхищался правильностью ваших поступков, но, боюсь, вы впервые в жизни совершаете ошибку, – осторожно подбирал нужные слова Патрик, стараясь быть деликатным. – Вот и мистер Кросби просил продлить исследования хотя бы еще на год…
– У меня нет этого года! – грубо прервал его я.
Винчи, отреагировав на смену моего настроения, повел ухо в сторону, приподнял одно веко и, неодобрительно посмотрев на меня, вздохнул.
Патрик отвел взгляд и, обиженно поджав тонкие губы, сухо спросил:
– Я могу идти?
– Иди, – раздраженно бросил я.
Дворецкий повернулся и направился в холл.
Я осознавал, что своим депрессивным состоянием извожу близких мне людей, и чаще всего под горячую руку попадал именно Патрик. Мой верный, терпеливый Патрик.
Он был первым дворецким, которого я и моя жена Хелен решили нанять. Патрик работал по соседству у Блэквудов, и, бывая у них в гостях, мы не раз отмечали его деликатность и исполнительность. Вскоре Блэквуды переехали в Калифорнию, и мы пригласили Патрика работать в нашем доме.
Ему тогда было двадцать шесть. В меру сдержанный, по-светски учтивый, внимательный даже в мелочах. Его темно-русые волосы были всегда аккуратно уложены на правую сторону, и, бережно храня прическу, Патрик держал голову с легким наклоном вправо. Даже сейчас в нем оставалось что-то мальчишеское, возможно тонкие длинные ноги, придающие его подпрыгивающей походке легкость. Он всегда интуитивно чувствовал, когда нужно соблюдать субординацию, а когда можно позволить себе подискутировать со мной на весьма щекотливые темы. Одним словом, Патрик как-то сразу влился в нашу семью.
Позже у него появилась невеста – смешливая пышнотелая кабовердинка Даниэла, которая ежедневно приносила ему заботливо упакованную в контейнеры еду, громко и эмоционально причитая над худобой жениха. Однажды изумительный аромат ее угощений привел меня и Хелен в укромный уголок нашей кухни, где Патрик торопливо поглощал содержимое контейнера. Нам вежливо было предложено разделить с ним трапезу. Вкусив угощение, мы обменялись восхищенными взглядами и единодушно решили, что эта девушка непременно должна работать у нас. Так в доме появилась Даниэла, наполнившая кухню ароматами пряностей и португальскими песнями, которые она напевала вполголоса, занимаясь готовкой.
