Сначала все было не то и не так, как написано в этой книге.
И вообще, состоялось бы все это или нет, стояло под вопросом.
Но тема диссертации, которую собиралась защищать Матильда Германовна Чистохвалова, звучала так: «Влияние фактора города на развитие личности среднестатистического россиянина».
Дед Матильды, тоже ученый, Емельян Евстафьевич Полукров сказал:
– Сейчас на город валят все, что только можно. Говорят, что тут даже подтяжки меньше жмут.
Мать же Матильды, вечная домохозяйка с высшим образованием, Серафима Емельяновна сказала:
– Грех не имеет прописки. А вот место жительства у него всегда конкретное. Поэтому если захочешь его найти в деревне, то и в город не надо ехать.
И только отец Матильды Герман Борисович сказал:
– Провинция – это полигон откровений, которые не свойственны городу. В городе же такая энергетика, которая третирует душу впервые попавшего под ее власть. Возьми Москву. Среднестатистический, как у тебя записано, мужчина, ушибленный столицей, держится год, а женщина и того меньше – всего полгода.
– И кем же они становятся? – спросила дочь.
– Сперва приспособленцами, а потом подлецами.
Матильда не любит говорить с отцом на отвлеченные темы.
Он тут же конкретизирует их. А то и вовсе терроризирует.
А между тем дедушка раскинул на столе карту и, как стратег перед решающим наступлением, вздел на лоб очки.
– В какой же тебе, милка, – начал он, – город поехать?
– А чего думать? – сказал отец. – Пусть направляется в Волгоград. Немцы над ним в свое время поглумились. А так он тянется вдоль Волги смешными поселками. Поэтому мерзость там живет только в центре.
Так Матильда Германовна оказалась в Волгограде.
Теперь ей нужны были люди, склонные располагать чем-то поучительным.
И ей повезло.
На одном из диспутов на какую-то никчемную тему она приметила старичка, который все время нервно усмехался. К нему-то она и подошла.
Задала несколько дежурных вопросов и неожиданно получила на них не только язвительные ответы, но и простецкое сожаление, что интерес к процессу жизни сейчас значительно ослабевает.
Народ уперся в то, что выше Китайской стены, – собственную глупость.
Пригласила она его к себе в гостиницу, по наущению отца, запасясь несколькими бутылками того, что вымывает ум, и он вместе с мочой выходит.
Но дед, наверно, уже знал о новом открытии ученых, потому пить, или, как он выразился, употреблять, отказался.
Тогда она осторожно спросила: а как, мол, город влияет на развитие личности?
Он ответил:
– Только пагубно.
– Но почему? – был вопрос.
– А потому что стыдность в городе давно на свалку свезена. Поэтому совестью в пору торговать из-под полы.
Так – за трепом – засиделись допоздна.
А когда старичок, а звали его Иван Митрофанович, собрался уходить, мысль ему в голову воткнулась.
Это он так сказал.
Именно – воткнулась.
– Дам я тебе материал. Да такой, что пальчики оближешь.
Ей стало жаль своего свежего маникюра.
И далее дед сообщил:
– Писатель у нас тут есть один. Потешник такой. Напишет книгу и обязательно где-нибудь рукопись притеряет.
– Пьет, что ли? – спросила Матильда.
– Нет, склерозничает.
Он кинул свою фирменную ухмыль и признался:
– Вот, это, у меня кучу листов оставил. И названием обозначил: «Полоса отчуждения». Потому поройся-покопайся, может, пользу какую обнаружишь.
Так Матильда стала обладателем несостоявшейся книги. А когда взяла из нее все, что ее на тот час интересовало, то подумала сделать автору подарок и без его согласия отдать рукопись издателям. Долго мурыжили они рукопись, гоняли по разным инстанциям, пока однажды не открыли: и тема актуальна, и язык необыкновенный, и все другое прочее.
А все оказалось просто: это отец Матильды Герман Борисович побывал, где надо, и надавил, на что требовалось. Поэтому все благодарности стоит адресовать только ему.
А то бы скучной диссертацией все бы и кончилось.
Если читатель заинтересован, то ему и книга в руки.
Но это в том случае, если она будет издана.
На эту запись Максим наткнулся случайно.
Была она начертана на клочке какой-то печатной вырванности и гласила: «Я прожила безвыборную жизнь. Хорошо это или плохо, покажет только моя смерть».
Подписи не было.
Но по почерку Максим безошибочно определил: писала Варя.
Вернее, Вера.
Хотя вообще-то она была Вероникой.
Но почему-то очень желала, чтобы ее звали именно Верой.
Была…
Это слово каким-то наплывом стало в подгорлье.
Дышать давало. А вот говорить – нет.
А хотелось сказать что-то такое…
В комнате полумрак разбирал на части подробности ее интерьера.
Вон тот трельяжик.
Его так любила Вера.
Хотя Максим никогда не видел, чтобы она смотрелась в зеркало.
Зато именно на трельяже лежала раковина, которую почему-то Вера каждое утро приставляла к уху.
И улыбалась.
Чему, Максим так никогда и не поинтересовался.
Он порывисто поднялся, взял раковину и так, как это делала Вера, приблизил к другой раковине. К ушной.
Слух занял шепотливый шорох.
Изредка он был перебиваем какими-то более зрелыми звуками.
Но он точно знал, что в комнате их быть не должно.
Значит, они исходили из других квартир или даже с самой улицы.
