– Смотрите-ка, кто идет! Опять эта старая шинель к нам пожаловала!
Восклицание это вырвалось у юного писца из породы тех, кого в адвокатских конторах обычно зовут мальчишками на побегушках; он стоял, опершись о подоконник, и с аппетитом уплетал кусок хлеба; отщипнув немножко мякиша, насмешник скатал шарик и швырнул его в форточку. Пущенный меткой рукой, шарик подскочил почти до самой оконницы, стукнувшись предварительно о шляпу какого-то незнакомца, который пересекал двор дома по улице Вивьен, где проживал поверенный по делам г-н Дервиль.
– Хватит, Симонен, перестаньте дурачиться, а то я выставлю вас за дверь. Любой, самый бедный клиент, черт побери, прежде всего человек, – сказал письмоводитель, отрываясь от составления счета по судебным издержкам.
Обычно мальчик на побегушках – и Симонен не был исключением из общего правила – это юнец тринадцати – четырнадцати лет, который состоит в личном распоряжении письмоводителя и, бегая с повестками по судебным приставам и с прошениями в суд, выполняет частные поручения своего шефа и разносит также его любовные записки. Повадки у него – как у всех парижских мальчишек, а его участь – участь судейских щелкоперов. Такой юнец обычно не знает ни жалости, ни удержу, он неслух, пересмешник, сочинитель куплетов, выжига, лентяй. И все же почти у каждого такого малолетнего писца где-нибудь на шестом этаже есть старушка-мать, с которой он делит тридцать или сорок франков – все свое месячное содержание.
– А раз он человек, так почему же вы прозвали его старой шинелью? – спросил Симонен с невинным видом школьника, подловившего учителя на ошибке.
И он вновь принялся за хлеб с сыром, прислонившись плечом к косяку окна, ибо, подобно почтовым лошадям, привык отдыхать стоя; и сейчас он стоял, согнув в коленке левую ногу и слегка опершись носком правого башмака.
– Какую бы шутку сыграть нам с этим чучелом? – вполголоса произнес Годешаль, третий писец, прервав ход доказательств, из коих рождалось прошение, которое он диктовал четвертому писцу, меж тем как два новичка-провинциала тут же изготовляли копии.
Затем он возобновил свою импровизацию:
– …но по великой и многомудрой милости своей его величество король Людовик Восемнадцатый (последнее слово полностью, слышите вы, Дерош, мудрый чистописатель!), взяв в свои руки бразды правления, постиг (а ну-ка, что он там такое постиг, этот жирный шут?) высокую миссию, к выполнению коей был он призван божественным промыслом!..… (знак восклицательный и шесть точек – не бойтесь, судейские святоши возражать не станут!). И первой заботой его явилось, что и следует из даты упоминаемого ниже ордонанса, уврачевать раны, причиненные ужасными и прискорбными бедствиями революционного времени, восстановив верных и многочисленных слуг своих (многочисленных – это должно польстить в суде!) во владении всем непроданным их имуществом, буде оно находилось в общественном пользовании, в обычном или чрезвычайном владении казны, буде, наконец, в дарственном владении общественных учреждений, ибо мы с полным на то основанием утверждаем, что именно таков смысл и дух прославленного и справедливого ордонанса, изданного в… Стойте-ка, – воскликнул Годешаль, обращаясь к писцам, – эта треклятая фраза расползлась на всю страницу! Так вот что, – продолжал он, проводя языком по корешку тетради, чтобы разнять склеенные листы толстой гербовой бумаги, – если вам хочется сыграть с ним шутку, давайте скажем, что наш патрон принимает посетителей только от двух до трех часов утра. Посмотрим, приплетется ли тогда еще раз эта старая шельма! – И Годешаль вернулся к начатой фразе: – …изданного в… Готово? – спросил он.
– Готово! – откликнулись хором писцы.
Все – диктовка, болтовня и заговор – шло одновременно.
– …изданного в… Папаша Букар, каким же числом датирован этот ордонанс? Надо поставить точки над «i», канальство! Всё лишние страницы набегут!
– Канальство… – повторил один из писцов, прежде чем письмоводитель Букар успел ответить.
– Как, вы написали «канальство»?! – воскликнул Годешаль, бросив на новичка уничтожающий и в то же время насмешливый взгляд.
– Ну да, – ответил Дерош, четвертый писец, наклонившись над копией своего соседа. – Он написал: «Надо поставить точки над i» и «канальство» через два «н».
Все писцы разразились громким смехом.
– Значит, вы, господин Гюре, полагаете, что канальство – термин юридический, и еще имеете смелость утверждать, что вы родом из Мортани! – ввернул Симонен.
– Подчистите эту фразу, да хорошенько, – сказал письмоводитель. – Ежели член суда, облагающий пошлиной акты, заметит эти штуки, он решит, что мы не уважаем его бумагомарательства. Из-за вас, чего доброго, у патрона могут быть неприятности. Прошу вас, господин Гюре, впредь таких глупостей не писать. Нормандец обязан думать, когда он составляет прошения. Это, так сказать, альфа и омега нашего сословия.
– …изданного в… в?.. – переспросил Годешаль. – Скажите же наконец, когда, Букар!
– В июне месяце 1814 года, – ответил письмоводитель, не отрываясь от своих бумаг.
Стук в дверь прервал на полуслове диктовку многословного прошения. Все пятеро писцов, крепкозубые, с блестящими насмешливыми глазами, подняли всклокоченные головы, обернулись к дверям и воскликнули нараспев:
