Nil sapientiae odiosius acumine nimio[1].
Сенека
[2]
Как-то вечером в Париже, осенью 18.. года, вскоре после наступления темноты я сидел со своим другом С. – Огюстом Дюпеном в его тихой небольшой библиотеке, или, вернее, в хранилище для книг au troisième № 33 Rue Dunôt Faubourg St. Germain[3] и, прислушиваясь к завыванию ветра на дворе, услаждал свою душу размышлениями и пенковой трубкой. Битый час мы хранили молчание, всецело погруженные, как показалось бы случайному наблюдателю, в созерцание причудливых облаков дыма, наполнивших комнату. Что до меня, однако, то мысли мои были заняты некоторыми событиями, о которых мы беседовали ранее в тот вечер, – я имею в виду историю на улице Морг и тайну, связанную с убийством Мари Роже. Вот почему я невольно вздрогнул, когда дверь распахнулась и в комнату вошел наш старый знакомый, мосье Г., префект парижской полиции.
Мы встретили его приветливо; хоть многое в нем заслуживало презрения, но человек он был презабавный, – к тому же мы не видели его несколько лет. Мы сумерничали, и Дюпен тут же встал, чтобы зажечь лампу, но снова уселся в свое кресло, когда Г. сказал, что пришел посоветоваться с нами, или, скорее, узнать мнение моего друга об одном служебном происшествии, причинившем ему немало неприятностей.
– Если дело это требует размышления, – заметил Дюпен, задувая спичку, поднесенную было к фитилю, – лучше рассматривать его в темноте.
– Еще одна из ваших странных затей, – заметил префект, имевший обыкновение называть «странным» все, что превышало его разумение, и окруженный, вследствие того, со всех сторон «странностями».
– Совершенно верно, – сказал Дюпен, предложив гостю трубку и пододвинув ему удобное кресло.
– Но что же случилось сейчас? – спросил я. – Надеюсь, больше никто никого не убивал?
– Нет, нет, это история совсем иного рода. Конечно, дело это самое простое, и я не сомневаюсь, что мы вполне с ним справимся и сами. Но я подумал, что Дюпену интересно будет услышать подробности, потому что дело это странное до крайности.
– Простое и странное? – повторил Дюпен.
– Ну да, конечно… или, вернее, нет. По правде говоря, мы все весьма озадачены, ибо дело это такое простое, и все же оно ставит нас в тупик.
– Возможно, именно эта простота и сбивает вас с толку, – заметил мой приятель.
– Что за чепуха! – воскликнул префект, заливаясь громким смехом.
– Возможно, тайна эта слишком прозрачна, – сказал Дюпен.
– Господи помилуй! Нет, вы когда-нибудь слышали такое?
– Слишком очевидна…
– Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! Ох-хо-хо! – хохотал наш гость, веселясь от души. – Ах, Дюпен, вы меня уморите!
– Но в чем же все-таки дело? – спросил я.
– Да я вам расскажу, – отвечал префект с расстановкой, выпуская длинную, ровную струю дыма и устраиваясь поудобнее в кресле. – Расскажу в нескольких словах, но, прежде чем начать, мне хотелось бы предупредить вас, что дело это требует полнейшей тайны и что я наверняка потеряю свой пост, если станет известно, что я кому-то о нем поведал.
– Продолжайте, – сказал я.
– Или остановитесь, – сказал Дюпен.
– Так вот, мне стало известно (заметьте, сведения эти идут из очень высокого источника, доступного только мне), что из королевских покоев похищен некий документ чрезвычайной важности. Похититель известен – сомнений здесь быть не может: его видели в момент похищения. Известно также, что документ все еще находится в его руках.
– Откуда это известно? – спросил Дюпен.
– Это явствует, – ответил префект, – из характера самого документа, равно как и из отсутствия неких результатов, которые бы непременно воспоследовали, если б похититель выпустил его из рук, вернее, если б он использовал его в целях, для которых оно было похищено.
– Что вы имеете в виду? – спросил я.
– Что ж, я рискну заметить, что документ этот дает его обладателю некую власть в некой области, в коей власть эта имеет огромную ценность.
Префект любил выражаться дипломатически.
– И все же я не понимаю, – сказал Дюпен.
– Не понимаете? Гм… предъявление этого документа третьему лицу, которого мы оставим безымянным, затронет честь одной особы чрезвычайно высокого рода. Обстоятельство это дает обладателю документа определенную власть над высокочтимой особой, спокойствие и честь которой он подвергает опасности.
– Но эта власть, – вмешался я, – будет зависеть от того, известно ли похитителю, что он известен пострадавшей. Кто же осмелится…
– Вор, – сказал Г., – это министр Д., который осмелится на все, достойное и недостойное мужчины. Способ похищения был столь же хитроумен, сколь смел. Документ, о котором идет речь (откровенно говоря, это письмо), был получен пострадавшей, когда она находилась одна в королевском boudoir. За чтением этого письма ее застало второе высокородное лицо, от которого в особенности ей хотелось его скрыть. Она попыталась сунуть письмо в ящик, но не успела и была вынуждена положить его на стол. Адресом, правда, оно лежало вверх, и, так как текст письма был таким образом скрыт, оно не обратило на себя внимания. В эту минуту входит министр Д. Его острый взгляд мгновенно замечает письмо, он узнает руку, надписавшую адрес, видит замешательство особы, которой оно адресовано, и угадывает ее тайну. После короткого делового разговора, который, как всегда, он заканчивает очень быстро, он вынимает письмо, весьма похожее на то, о котором идет речь, развертывает, делает вид, что читает его, а затем кладет рядом с первым, потом снова минут пятнадцать беседует о делах государственных. Наконец, уходя, забирает со стола письмо, ему никак не принадлежащее. Законная его владелица все видит, но, конечно, не смеет ничего сказать в присутствии третьего лица, стоящего рядом. А министр удаляется, оставив на столе собственное письмо самого пустого содержания.
