«Направление деятельности зоопарка —разведение животных редких и исчезающих видов с целью сохранения этих видов…»
(Из положения о государственных зоологических парках)
Родился я в Москве. Дом наш, с классическим московским двориком, располагался на углу Садовой улицы и Колхозной площади. Этого дома давно уже нет.
На лето меня отправляли в Севастополь, к другой бабушке. Кстати – тот же классический дворик пятидесятых годов, на пять семей, и еще общежитие. В этом-то дворе все и началось.
Жили мы на втором этаже, на который вела деревянная лестница. Под этой лестницей остался маленький домик-закуток, в котором по вечерам собирались все дворовые дети «травить страшные баланды». Именно в этом домике я впервые обнаружил в себе дар (а это именно дар) ветеринара.
В те давние времена численность кошек регулировала соседка – очень злая тетя Паша. Почему-то именно у нее кошка всегда воровала рыбу, а бывало, что и кур, прямо из-под носа. Наверное, тетя Паша с удовольствием утопила бы кошку, но она понимала: не будет кошки – придут крысы. Кошку не любила только тетя Паша, а вот крыс не любили все. Когда тетя Паша расправлялась с котятами, мы не видели, но однажды нам удалось-таки выследить место их захоронения.
Место нашли быстро, да и раскопали быстро. Не знаю, зачем мы это делали… Котята не подавали никаких признаков жизни. Но мне очень захотелось одного дымчатого котенка оживить и поселить в том самом маленьком домике под лестницей, куда никогда не заходили взрослые.
Я очистил ему рот от земли и несколько раз туда легонько дунул. И маленькое тельце дрогнуло, шевельнулось…
Потом, несколько лет спустя, этот дымчатый комочек стал легендой улицы. Но это – другая история. А я почти пятнадцать лет спустя стал ветеринаром.
Между обычным и ветеринарным врачом имеется одно весьма существенное различие. Пациент может довольно внятно и подробно описать, что его беспокоит. А вот ветеринару приходится, что называется, читать по глазам.
Привычка читать по глазам неизбежно влечет за собой расширение внимания. Расширение внимания, в свою очередь, приводит к пониманию и постепенно подводит к той грани, за которой заканчивается твое собственное сознание и начинается окружающий мир. В конце концов, граница тебя самого и окружающего мира незаметно стирается, и ты вдруг начинаешь ощущать себя продолжением всего сущего…
В дверь зоопарковской ветлечебницы, где я сидел за столом и писал, кто-то настойчиво постучал.
– Да-да! – ответил я, продолжая заполнять амбулаторный журнал.
Никто не ответил. За дверью было тихо, и я снова погрузился в свои мысли.
Рабочий день начался очень рано и не очень весело. Рано – потому, что я любил приходить на рассвете, когда еще в зоопарке из служителей почти никого нет. А не весело – потому что во время утреннего обхода на дальнем пруду зоопарка, где обитала парочка журавлей-красавок и с десяток разных уток, обнаружили тушку журавля с перегрызенным горлом. Это была Журка – именно так звали пострадавшую журавлиху. Пруд, на котором это произошло, был небольшой и совсем неглубокий. Журавли с видимым удовольствием его периодически бороздили вдоль и поперек, аппетитно при этом чавкая клювами по воде. На мелководье водилось много мелких рыбешек и головастиков.
Набив полный клюв, журавли задумчиво поднимали головы и стряхивали улов в пищевод. По берегу пруда рос высокий и местами довольно густой тростник, где журавли могли спокойно прятаться от посторонних глаз. Иногда смотришь – вроде на пруду никого нет. А приглядишься – журавль! Настоящий. Красивый.
Журавли любят уединение. И здесь, в этих маленьких тростниковых джунглях небольшого пруда, им было очень комфортно.
Журку обнаружила птичница – апа Нюра, так звали эту маленькую, немолодую, но очень проворную женщину. На работу она обычно приходила, пожалуй, раньше всех. По крайней мере, когда приходил на работу я, она уже была в трудах (и к этому времени она обычно уже обладала всей информацией обо всем произошедшем в зоопарке за минувшую ночь).
Всегда, еще издалека заметив ее красные шаровары с полосатым рисунком, немного напоминающим северное сияние, и цветастое платье, поверх которого был накинут халат, я улыбался ей. Ее наряд дополняли черные резиновые калоши, надетые на босу ногу и обязательно поверх головы большой платок, повязанный чисто по-таджикски: туго почти над бровями и спадающий бахромой до поясницы. Платья и платки у таджичек – предмет особой гордости, так как они часто их сами для себя вышивают.
К костюму Нюры иногда еще добавлялся фартук, а в руках ведро и совок с веником. Но при этом заметим, что бы у нее ни было в руках, несла-то она всегда именно платок на голове. То, что при этом было в руках, оставалось как-то за кадром и второстепенным. Апа Нюра почти не говорила по-русски.
– А-а-а, Сиродж! Инджабъе! Хозир! (Иди сюда! Быстрее!) – окликнула меня взволнованная апа Нюра.
Практически с первого дня работы в зоопарке все таджики меня окрестили Сироджидином. Апа Нюра любила сокращенный вариант – Сиродж. Мне очень нравилось, как она меня называет.
– Ассалом алейкум, апа Нюра! Чи хели? (Здравствуйте, как дела?) – сложив руки ладошками у груди, поздоровался я с птичницей.