— Девочка! — прошептала повитуха. — Девочка, да ещё такая чёрненькая!..
Роженица замолкла, забыв о недавней боли. Горло схватили крючковатые пальцы страха.
— Девочка… — прошептала она. — Олаф меня убьёт…
Хильда, жена Олафа, славного северного воина, уже дважды рожала дочь.
Если поначалу её брак начинался с большой любви, то с каждой новой неудачей положение Хильды в семье становилось всё более шатким. Не раз уже Олаф пенял ей на то, что наложница Нейла сумела подарить ему то, чего Хильде никак не удавалось - родила сына. Он ждал того же и от жены, но Хильду будто прокляли… До сих пор рождались только девочки, а эта, к тому, оказалась черноволосой, будто вовсе и не златовласого Олафа дочь. Не было ни малейшего шанса, что Олаф признает ребёнка за своего.
С ужасом взирала Хильда на кричащего темноволосого младенца. Тщетно протягивала его ей повивальная бабка Магда. Хильда, глядя в карие, цыганские глаза девчушки, окончательно убедилась в том, что над ней тяготеет проклятие.
— Выброси… — прошептала она. — Выброси её… Скажем Олафу, что ребёнок родился мертвым.
Магда с неудовольствием глядела на свою пациентку. Она принимала младенцев ещё тогда, когда на север не пришла новая вера в Огненного Бога. Лечила такие болячки, на которые и зрелому воину взглянуть страшно. Проводила обряды, на которые решится не каждая лесная ведьма.
Магда не была злой. Она лишь хорошо понимала людей и не питала иллюзий на их счёт. Ей не нравилось то, что говорила Хильда, но и принимать участие в чужих судьбах она давно устала.
— Точно ли то, что ты говоришь, госпожа? — спросила Магда.
— Убери с глаз долой! Утопи! Только не…
— Есть выход лучше, — перебила её Магда. — Избавишься от неугодной дочери и обзаведёшься желанным сыном. Крепким, сильным. Таким, какого ни у одной служанки не было и нет.
Хильда, затаив дыхание, глядела на старуху.
— Что надо делать? — шёпотом спросила она, не в силах до конца поверить тому, что слышит.
— Сегодня лунная ночь. Положишь младенца на подоконник и откроешь ставни. Ляжешь спать и отвернёшься к окну спиной. Будет кричать — не подходи. Будет плакать — не слушай. Будут стучать по земле копыта — не смей поворачивать головы.
Хильда с сомнением глядела на старуху.
— Что ты задумала, старая? Уж не подмену ли? Мне чужой ребёнок не нужен! Олаф сразу раскусит обман, если мальчик будет на него не похож!
— Мальчик будет похож, — успокоила её Магда. — А если всё сделаешь правильно, лесные духи благословят тебя, и ты будешь рожать сыновей одного за другим. Поняла ты меня?
Хильда опасливо кивнула.
— Не грех ли это? — осторожно спросила она.
Старуха не сдержалась — хохотнула зло.
— Да уж конечно больший, чем утопить ребёнка в реке! Ты, что ли, смеёшься надо мной?
— И то правда… — тихо проговорила Хильда. — Что ж… Пусть будет, как ты говоришь. Если всё сладится — хорошо отблагодарю тебя за помощь.
Старуха лишь махнула рукой. Оставив мать наедине с малышкой, вышла за дверь.
Той ночью никто из них не спал — ни повитуха, ни роженица, ни младенец.
Мать и дочь лили слёзы. Одна — от предчувствия беды и разлуки. Другая — от того, каким холодным, колючим и недобрым оказался воздух, который она едва успела вдохнуть.
Магда же пошла далеко в лес, туда, где притаился нетронутый новой верой ведьмин круг. Завела танец, для которого давно уже не годились её старые ноги.
Долго плясала она, пока не упала ничком, тяжело дыша. В тот же миг явился перед ней силуэт в тёмном плаще.
— Марна? Ты меня звала?
— Давно уже, — ответила Магда, тяжело дыша. — Давно уже меня зовут не так.
Хохотнул в ответ закутанный в плащ визитёр.
— Крещёные девки такие танцы не пляшут. А я не старею, Марна. Я помню те времена, когда ты не носила креста. К этой, крещёной, я бы не пришёл.
Мужчина присел на корточки и, выпростав из-под тёмного плаща изящную руку с длинными пальцами, подцепил одним подбородок старой ведьмы.
— Марна… — протяжным полушёпотом произнёс он. — Как же ты постарела, красавица моя. А ведь разве так много зим прошло?
— Шестьдесят шесть, — Магда протянула руку, чтобы убрать от своего лица пальцы собеседника, да так и не решилась. Замерла, едва касаясь своими обломанными, пожелтевшими ногтями его белой, вечно молодой кожи. — Шестьдесят шесть, Имрек. Не так уж мало для людей.
Тот, кого звали Имрек, покачал головой и капюшон скользнул ему на затылок, открывая свету луны точёные черты лица и острые кончики эльфийских ушей.
— Такой красивой была… — почти что с грустью прошептал он.
— Ты выпил мою жизнь.
В голосе старухи не было ни злости, ни обиды, когда она это произнесла.
— Ты обманула меня.
— А ты меня.
— Ты обещала мне младенца, Марна.
— И слово я сдержу. Жизнь за жизнь.
Имрек отодвинулся и кивнул.
— Ты знаешь правила, да? Мать должна быть согласна.
— Она согласна. Ты знаешь цену, ведь так?
— Так.
Оба замолкли, глядя друг на друга с грустью. Оба видели перед собой совсем другие времена, и всё же грусть их была разного рода. Магда скорбела о быстротечности жизни и завидовала тому, кому не дано познать смерти.
Имрек грустил о времени, которое казалось ему рекой без начала и конца.
— Итак, — напомнил он. — Где моя плата?
