Однажды утром Пафнутьев неожиданно поймал себя на том, что старательно, с какой-то нечеловеческой тщательностью протирает хрустальную рюмку. Он рассматривал ее на просвет, тер содой, насухо вытирал полотенцем, потом, заметив, что от полотенца остается ворс, протер рюмку туалетной бумагой, а обнаружив в хрустальной складке какое-то замутнение, убрал его заостренной спичкой и лишь тогда, случайно обернувшись, увидел в дверях Вику. Она стояла, прислонившись плечом к косяку, и с улыбкой наблюдала за его усилиями.
Пафнутьев смутился, поставил рюмку на полочку и закрыл дверцу шкафчика.
– Ну, – сказала Вика.
– Что ну?
– Теперь ты все понимаешь?
– Я всегда понимал все… Разве нет? – спросил Пафнутьев озадаченно.
– Помнишь, чем заканчивались такие вот утренние протирания рюмок?
– А чем они заканчивались?
– Поддатием.
– Надо же. – Пафнутьев задумался. – Ничего такого вроде не предстоит… Да и повода нет… Обычный день…
– А это выше твоего понимания. Это уже подсознание. Ты еще ничего не знаешь, ни о чем не догадываешься, а твой организм уже получил сигнал.
– Какой сигнал?
– Что-то будет. Паша, это ведь не первый раз и не второй… Готовься, Паша.
– К чему, Вика? – почти с испугом спросил Пафнутьев.
– К событиям.
– Каким? – простонал Пафнутьев.
– Откуда мне знать… Этого еще никто не знает. Говорят, есть такие могучие экстрасенсы, колдуны, маги, не знаю, как их еще назвать… Проходимцы, в общем… Так вот они, глядя на хрустальный шар, впадают в какое-то там состояние или доводят себя до этого состояния… Точь-в-точь как вы с Худолеем…
– Так что колдуны?
– А, колдуны… Смотрят они, смотрят в этот хрустальный шар, и наступает момент, когда начинают видеть в нем картины будущего. Причем так явственно, четко, будто события в этот самый момент и происходят.
– И что ты предлагаешь?
– Я предлагаю тебе всмотреться повнимательнее в рюмку, которую ты только что так отдраивал… Может быть, различишь в ее сверкающих гранях предстоящие события? Рюмка пузатенькая, почти шарообразной формы… Всмотрись, Паша, чего не бывает, – и Вика, дернув плечом, удалилась в комнату. Когда женщины вот так дергают плечиком, в этом их невинном жесте всегда проглядывает скорбь по поводу предстоящих событий, а о том, что события будут скорбными, им всегда откуда-то известно. Впрочем, многие женщины ждут от мира только печали и, естественно, ее дожидаются, что лишний раз убеждает их в собственной проницательности. И не понять им, бедным, что этаким вот движением плечика они и создают печальные события, накликают их на свою непутевую голову, а потом всплескивают ладошками и со смешанным чувством восторга перед собой и жалости к себе же восклицают что-то в том духе, что я, дескать, говорила, дескать, предупреждала, дескать, все знала наперед.
Грустно все это понимать и каждый день с этим сталкиваться, грустно.
Проводив Вику взглядом, Пафнутьев снова открыл шкафчик, вынул рюмку и, подойдя с нею к окну, долго всматривался в сверкающие грани, словно и в самом деле надеялся увидеть среди них смутные картины предстоящего дня. Но нет, ничего не увидел, хотя на какое-то мгновение ему показалось, что рюмка полна до самого верха и нужно держать ее очень осторожно, чтобы прозрачная жидкость не выплеснулась и не потекла по пальцам. Но, взяв себя в руки, Пафнутьев убедился, что рюмка пуста. И с облегчением снова водрузил ее на полку.
– Когда ждать? – спросила Вика, когда Пафнутьев уже одевался в прихожей.
– Жди меня, и я вернусь, только очень жди, – ответил Пафнутьев, чутко уловив скрытую насмешку в вопросе.
– Надеюсь, это произойдет сегодня?
– О, дорогая, – искренне вздохнул Пафнутьев. – Сегодня столько всего произойдет…
– Значит, ты все-таки что-то знаешь?
– Только на уровне подсознания, как ты тонко заметила полчаса назад. Ты же видела, как я протирал рюмку, знаешь, в каких случаях это со мной происходит… Ты столько всего знаешь. – Пафнутьев на ходу, не задерживаясь, поцеловал жену в щечку, подмигнул, махнул рукой, чуть поклонился уже на площадке. Решив, что для прощания всего этого вполне достаточно, закрыл за собой дверь и легко сбежал по ступенькам вниз.
***
Стояло лето, теплое лето, но какое-то сумрачное. Время от времени начинался дождь, прекращался, снова моросил, но Пафнутьева это нисколько не удручало, он любил такую погоду и прекрасно себя чувствовал, пережидая недолгий дождик где-нибудь под зонтом, за столиком потягивая пиво и поглядывая по сторонам взглядом любопытным и доброжелательным. Впрочем, лучше сказать, что взгляд у него в такие моменты был поощрительным, он одобрял людей, которые присаживались рядом, кто спокойно проходил мимо, тех, кто пил пиво, и тех, кто просто сидел, подперев щеку, и смотрел на дождь. Такое состояние было у Пафнутьева в это лето, и ему нравилось быть таким. Друзья это заметили, некоторое время с интересом поглядывали на Пафнутьева, переглядывались между собой.
– Паша, ты изменился, – как-то сказал ему Халандовский.
– Я знаю, – беззаботно ответил Пафнутьев.
– Но ты мне и таким нравишься.
– Я знаю.
– Видимо, тебя посетила мудрость.
– Видимо, – кивнул Пафнутьев, и на этом обсуждение закончилось, поскольку подоспели другие темы для разговора.
