Когда я смотрю на себя в зеркало, то с изумлением думаю: "Неужели этот тип с большими залысинами, морщинистым лбом и глазами цвета поржавевшей стали, способен извлекать, неведомо откуда, такие неожиданные озарения из мыслей и воспоминаний, от которых мурашки пробегает по всему телу?" И кто он, этот мой молчаливый собеседник, который часами сидит напротив и пристально и полунасмешливо взирает на меня?
Порой мне становится не по себе от сознания того, что я – это не я, а тот, живущий по ту сторону зеркальной поверхности тип, не очень приятной наружности, с мешками под глазами, но все же имеющий определенный, ярко выраженный образ, и его ни с кем невозможно спутать. Даже когда я иду по улице среди множества прохожих, он всегда преследует меня, неотступно находясь рядом со мной, отражается в витринах магазинов и окнах проезжающих машин, дышит мне в затылок. Я наблюдаю за ним и иногда его боюсь. Боюсь его насмешливого, проницательного взора, когда он смотрит на меня так, как будто читает мои мысли.
Наверное, от этого страха я начал последнее время так много пить. Сейчас я пью тихо и уединенно, заперевшись ото всех в своей одинокой берлоге, последнем прибежище холостяка, искоса бросая взгляд на него и не в силах оторвать глаз. И чем больше я на него смотрю, тем глубже погружаюсь в трясину моего горя и отчаяния. Но так было не всегда. Раньше я ставил бутылку напротив зеркала и наливал стакан себе и ему. Прежде чем прикоснуться к стакану, мы подолгу испытывающе смотрели друг другу в глаза. Затем я подносил стакан к носу и вдыхал резко сладковатый запах водки, чтобы почувствовать порог, который отделял меня от другого мира, где все было так просто и гладко. О, где эти восторженные моменты истины, когда я пребывал в гармонии и полном согласии с собой и с ним?! Я всегда пил только водку, потому что только эта проспиртованная и про дистиллированная жидкость дает тот эффект и приводит меня в то возбужденное состояние, при котором весь мир как бы становится с ног на голову и меня посещают разные неожиданные озарения. Как сейчас чувствую эти приятные мгновения. Легкая дрожь пробегает по всему моему телу. Я смотрю на своего собеседника. Он повторяет мои движения, и его губы расплываются в ехидной улыбке. Затем я опрокидываю стакан себе в рот и смыкаю веки. Я жду той минуты, когда перед моим взором все начинает плыть. И в эту самую минуту я попадаю в иной мир.
Я смотрю на своего двойника и вижу, как сверкает в краешках его глаз насмешка. Затем он заговорщицки подмигивает мне и говорит:
– Ну, как? Ты опять решил тряхнуть стариной? Ты все еще не оставил надежды стать суперменом?
Я пожимаю плечами. Мы долгое время знаем друг друга и многое понимаем с полуслова. Нам не нужны длинные речи. В такие часы я полностью меняюсь. Из медлительного и неловкого я превращаюсь в человека действия. Моя прирожденная стеснительность мгновенно исчезает, и я испытываю прилив такой свободы, что, кажется, стоит мне оттолкнуться от пола и подпрыгнуть, как я взлечу ввысь и смогу летать подобно птице. Мои движения становятся легкими и стремительными, мое время ускоряет бег.
Тогда мне еще не был страшен мой двойник. И я почти сливался с ним, обретая свое истинное "я". И мы вместе представляли собой единое целое – дружную компанию. Я накидывал на плечи плащ и, обнявшись с ним, как с близким приятелем, отправлялся поразвлечься на бульвар, на набережную.Так случилось, господин следователь, и в тот злосчастный день, положивший начало всей этой печальной истории. Если бы я знал, что произойдет со мной и чем это все кончится, то ни за что на свете не высунул бы своего носа на улицу. Но все же как бы там ни было, тот день был самым счастливым в моей жизни. И эта страшная трагедия, происшедшая позднее, явилась следствием того, что я нарушил одну заповедь, существовавшую между нами, мной и двойником, и дал волю своим эмоциям.
Да, да, господин следователь, между нами двумя была установлена заповедь, своего рода закон, который мы почти не нарушали. И этот закон выражался в следующей формуле: мы никогда вместе не пили больше одного стакана водки, но если уж мы выпивали больше, то тут же расставались – я делал ему прощальный жест и уходил спать. То есть, иными словами, у нас была установлена норма. Норма, позволявшая нам держаться в трезвом рассудке и бодрой памяти, веселившая и делавшая нас неотразимыми и бесшабашными в том нашем перевернувшемся с ног на голову мире, который мы вместе посещали. Этот закон как бы помогал нам дематериализовать существующий мир настолько, что мы видели только одни его радостные стороны, не теряя при этом своего лица, превращая реальные персонажи нашего окружения в романтические образы. Нам обоим казалось, что мы встречаем вокруг себя преданных друзей, добрых знакомых, благожелательных прохожих и прекрасных женщин. Именно прекрасные женщины являлись для нас своего рода объектом нашего восхищения и обожания. Сколько незабываемых часов мы провели в умозрительных беседах с очаровательными незнакомками, и какие сладостные минуты они порой дарили нам, награждая нас за вдохновение и наш рафинированный ум.
