Природа иррационального в силу своей непредсказуемости всегда вызывает повышенный интерес в истории, культуре, психологии, политике. Зло как форма иррационального, деструктивного, разрушительного становилось объектом пристального интереса историков, социологов, художников-мыслителей. Одной из таких форм инфернального начала выступал феномен предательства. Иррационализм предательства и вместе с тем его диалектичность (а следовательно, возможность превращения его разрушительных аспектов в свою противоположность) нередко затрудняют однозначную оценку того или иного действия как негативного или предательского.
И действительно, если посмотреть, например, на историю Древнего мира, то убийство Цезаря Юнием Брутом можно трактовать как предательство человека, которого Цезарь считал своим другом и всячески ему покровительствовал (оплата долгов и т. д.). С другой стороны, действие Брута можно трактовать как ultima ratio республиканской традиции против победившей имперской деспотии в лице Гая Юлия.
В библейской истории предательство апостола Иуды также неоднозначно в свете слов самого Иисуса, обращенных к нему: «Что делаешь, делай скорее» (Ин. 13, 27). Ведь не будь casus Иуды, не было бы и искупления адамова греха на Голгофе.
И в новой истории невозможно избежать дуализма интерпретаций. Кто такой Джордж Вашингтон? Герой-патриот? Один из «отцов-основателей» США, согласно официальной государственной мифологии? Или изменник британской короны? Удачливый мятежник-сепаратист, каковым его считали при Георге III?
Касаясь такой формы предательства, как коллаборация, то есть сотрудничество с противником, важно, что и она не поддается однозначной оценке. Нередко коллаборация может иметь и конструктивные, созидательные аспекты. Сотрудничество таких знаменитых бурских военачальников, как Луис Бота и Ян Сматс, с британским правительством минимизировало последствия поражения и способствовало развитию Южно-Африканского Союза.
В принципе, и деятельность маршала Анри Петена на посту правительства Виши в сложившейся ситуации поражения лета 1940 года была конструктивна, по крайней мере, до высадки войск «Свободной Франции» в Алжире 8 ноября 1942 года в рамках десантной операции «Факел» (Torch). Петену удало сь обеспечить сохранение правительственных структур, собственной администрации и, главное, возможности для Франции вновь включиться в войну. Основная ошибка маршала была связана с тем, что он не воспользовался предоставленной ему ситуацией и не возобновил борьбу на стороне союзников. Интересно, что по одной из версий именно Петен первым стал использовать термин «коллаборация». В радиообращении 30 октября 1940 года он призвал население Франции к сотрудничеству (collaborer) с немцами.
Рассматривая историю отечественной коллаборации, следует отметить, что ее дореволюционный период характеризовался лишь относительной национальной активностью имперских окраин. Например, сотрудничеством гетмана Ивана Мазепы и Карла XII, генерала Яна Генрика Домбровского[1] и Наполеона. Другой ее формой выступал религиозный раскол. Им можно объяснить появление «некрасовщины». После поражения восстания Кондратия Булавина (1707–1709) часть казаков вместе с атаманом Игнатом Некрасовым ушли в Турцию. Потомки некрасовцев приняли участие в Русско-турецкой войне 1828–1829 годов на стороне Стамбула. Позднее, отряд из 600 казаков, сохранивших свою культурную и религиозную идентичность, сражался под командованием участника Польского восстания 1830 года Михаила Чайковского (Садык-паши) в Крымской войне 1853–1856 годов. При осаде Силистрии казаки несли сторожевую службу, сопровождали обозы с провиантом и боеприпасами, подходившие к осажденной крепости, которую в числе прочих штурмовал молодой поручик Русской императорской армии Лев Толстой. После снятия блокады Садыкпаша шел в авангарде армии Омер-паши при ее движении на эвакуированный русскими Бухарест. Этот маленький отряд нес также разведывательную службу и, по мнению английских офицеров, был наилучшей частью турецкой кавалерии[2]. Поэтому неудивительны слова философа и дипломата Константина Леонтьева, служившего военным врачом в действующей армии, о том, что среди солдат ходил слух будто «у них (турок. – А. М.) много есть народу, которые по-русски знают»[3].
Как правило, замыслы политической оппозиции в России не выходили за пределы отвлеченных спекуляций, как, например, идея Михаила Бакунина воспользоваться Польским восстанием 1848 года в качестве инструмента свержения монархического строя. Подобные проекты не имели рычагов осуществления, а сами заговорщики были лишены реальных связей с правительствами, способными обеспечить их реализацию. Кроме того, они нередко предполагали не столько коллаборацию, сколько равноправные отношения с зарубежными патронами. В целом дореволюционная коллаборация была довольно слабым явлением.
Тем самым, несмотря на расколотость (неравномерное расслоение) социума, обусловленную неудачными религиозными реформами государя Алексея Михайловича и патриарха Никона, а затем форсированной вестернизацией Петра I, когда были утрачены основания для политического (легитимность власти), религиозного (староверы и официальное православие) и культурного (национальное и европейское) единства, – общество сохранило способность концентрироваться вокруг центра в момент внешних или внутренних «вызовов» (А. Тойнби). Например, первоначальные поражения кампании 1812 года с потерей Москвы не привели к политическому кризису в обществе.
