Большинство мужчин воняют, и поэтому любят лес. Никто им не говорит вонять, и никто не говорил обратного. Просто мужчины росли и воняли, это стало нормой, но не даром они хлеб едят. В лесу ничего не воняет, там места достаточно и поэтому теряются запахи, а также мужчины. Они это знают и любят, потому что любить без знания сложно, пусть ты даже самый младший в семье и дурак. Что делают мужчины в лесу – никто вам никогда не скажет, а если хочите узнать, то сами идите в лес и посмотрите, и если вы мужчина, то всё, а если женщина, то, наверное, ничего не увидите, потому что не услышите, потому что вокруг много других женщин, им тоже может интересно посмотреть на мужчин, пусть даже они и воняют, это же мужчины. А кто, спрашивается, пустит их в лес, этих, получается, женщин. Лес, знаете, если бы был наполнен таким обилием, ведь как известно, женщины хотят сильнее, чем мужчины любят. Поэтому женщины научились маскироваться, кто под осину, кто под иву, кто под берёзку. А бывает, что и под камни, и мох, и ручьи, чем каждая богата, тем и предстаёт, а мужчины не знают. И весь лес, уже даже и не лес, а просто женщины, хотящие мужчин, которые воняют. Ах если бы он знал, то никогда бы и шагу не ступил в лес, не покрывал бы скрытые тропинки своей вонью, но он стоит, неведающий, посреди дубравы, воняет, а ничего не уловить, а только женщины волнуются, волнуются кусты, кроны деревьев, «это же надо,» волнуются они «стоит!». И напряжение чувствуется и нарастает «стоит, ты посмотри, а!» и мошь летает вокруг его бороды, пищат комары, кричат птицы небесные, журчат реки подземные, и словно вой трубы иерихонской стоит в воздухе, смешалось всё, а он стоит, понимаешь ли, и ничего, думает, наверное, дескать, погодка какая сегодня или о чём там мужчины себе думают. Собрался весь лес на этого мужчину посмотреть, и каждая женщина, даже пусть непричастная, мимо пусть проходило, а смотри – притянуло и её напряжение, и ладно уж, течёт она себе по воле своей сквозь кипящих женщин, течёт и журчит, и ничего не думает. А остальные то женщины думают, так неистово думают, что даже голова чешется у мужчины, думают они о чём он там думает, подлый. А почему, спрашивается, подлый? Ну, друзья мои, так нельзя, нельзя с женщиной спорить, что толку, мир же потому и живёт, что женщина хочет, она из-за этого своего зудящего «хочет» уже не лесом стала вокруг мужчины, который стоит и воняет, а деревней стала, а потом и городом. А что же, спорить что ли с ними, подумайте только, а лучше не надо, как та, которая течёт между кипящими, холодной водой журча, спокойствием бережки скромные укрощая. А почему? А потому что мужчина чувствует напряжение это, идёт вдруг мужчина, на ветки сухие наступает, траву приминает и ветви елей ревнивых рукой своей двигает. Идёт и видит овраг чёрный, а по оврагу чёрному ручей чистый, такой, что чернота виднее видного стала. Идёт он по движению ручья осторожно, да только снова ногой своей топчет побеги молодые, другой ногой через старые перепрыгивает, идёт бездумный, а лес и того пуще заголосил, уже так что не идёт мужчина этот, а бежит по бережку. И вдруг кончился лес, за спиной он уже с голосами его яростными, а перед мужчиной женщина стоит, спокойная как ручей через бор проходящий, и видит лес что мужчина женщину эту за руку взял и пошли они вместе, и падают от этого деревья в пустом, без мужчины, лесу, и слышен этот треск и вой только самому лесу. И скрылись они из вида лесного, а лес уже другим занят, обсуждает во все голоса, какой он всё-таки дурак, и к тому же вонючий. А кто прав тут уже не вам решать, а куда пойдут эти двое, это уже не нам ведомо, только известно, что и в городе такие спокойны будут, и в деревне, и в лесу. И если нет в тебе спокойствия и вокруг всё кричит о том, что ты воняешь, то так-то и есть. И если слушать и прислушиваться к каждой молодой осине или мхом покрытой высокой сосне, то значит слушаться их. И если даже стоишь ты среди ручьёв многих и каждый тебе журчит, то еёшний журчит тебе.
Если сложить население всех стран на земле, получится, что в сумме они знают больше двух сотен песен о любви на идише. А виноваты в этом евреи, как обычно. А ещё получится, людей на земле больше, чем граждан и гражданок всех стран, а в этом знаете кто виноват? Любовь.
Жал руку одному человеку, давайте представим, что его жену звали Надежда, так вот он бы тогда был Надеждин, а не русский, и не еврей, разумеется.
А сидел как-то я скучающим, меланхолил каждую неделю, без повода, сидел от наших мест далеко, от метра позолоченного далеко и от булыжницковых мостовых, и смотрю вдруг, туда, в сторону Ленинграда, а его не видно.
Очень далеко сидел, а он сидел у меня внутри, а внутри меня внутри его горели печи, а дым из печей шёл немного горький на кончике, но пойдёт, а кочегарили эти печи внутри меня внутри его шлюхи. Ах, какие это были шлюхи, никто во всём мире так не брил ноги, никто так на целом континенте не мазал тело своё персиянскими кремами фикспрайсовыми и никто так никогда не делал того, что они там ещё такого делали. И звали меня эти шлюхи, к себе, приманивали, будто бы. Только и я ногу брил, и я крему мазал, и я знаю, что это такое, и ты, мой мальчик, не забудь, что город Ленинград стоит на болоте, а печкари-кочегарки в нём хотя и хохо, однако всего лишь работу свою делают, и делают очень хорошо.
