Памяти Л. К.
Пенная ванна, крупные пузыри по воде там, где льется поток из крана, кран плоский и широкий. Тонны дрожащей, мерцающей мелкими-мелкими разноцветными огонечками пены, ее так приятно брать в руки, она плотная, из нее можно строить замки. А еще очень здорово намазать ее по локоть и думать, что у тебя такие удивительные перчатки, ни у кого таких нет. Маленькие неуклюжие детские руки изображают торжественный танец в перчатках. Потом танцевать наскучивает, и тогда можно погрузить голову в воду, тонут уши, перестаешь слышать все звуки, кроме текущей под слоем пены воды, снежные воздушные шапки вздымаются горами и вот-вот какая-нибудь лавина может сойти на детскую рожицу.
Девочка лет пяти завороженно всматривается из воды в огонечки, они кружатся перед глазами, образуют тоннель, голова тянет на дно ванны, веки наливаются песочной тяжестью, тепло и мыльные хлопья смыкаются, затягивают воронку, которая появилась, когда голова погружается… так волшебно, так чудно, так хорошо! Но тут в подводный дивный мир врывается резкий звук, дуновение воздуха – кто-то открыл дверь и вошел в ванную, и слышен глуховатый женский голос:
– Ку-ку! Куся, ты захлебнешься, глупый кур! Давай-ка вылезай. Пора мыться.
Девочка нехотя выныривает, она не готова так вот сразу покидать свою пенную сказку.
На маленькой табуретке возле ванны сидит миловидная женщина лет тридцати. У нее короткие кудрявые волосы и очень яркие зеленые глаза, на ней водолазка темно-травяного цвета, она закатала рукава. Говорит очень тихо, но так чудесно улыбается, что девочка сразу начинает улыбаться в ответ:
– Лика, играть! Играть в сеньору-мочалку!
Женщина притворно вздыхает, соблюдая ритуал, – она должна отказываться, а потом сдаваться:
– Куся, ты уже большая девочка, только малыши играют с мочалками! Большие девочки должны дать мне потереть спинку…
– …не спинку, не потереть! Играть в сеньору, а еще поискать мышек между пальчиками! Лика, ну пожалуйста, ну немножечко, ну один последний-препоследний разик!
– Ну ладно… мыряй тогда!
Девочка плюхается в воду, счастливая от их тайного «глупского» слова «мыряй» – она ведь и знает, что так неправильно говорить, но это специальное игрательное их с Ликой слово, это важно. Лика снимает с протянутой под потолком веревки нечто похожее на тонкий шершавый шарф нежно-голубого цвета. Когда-то голландская корреспондентка, приезжавшая к Кусиному папе брать интервью, подарила им это чудо – японскую мочалку. Среди грубых растрепанных веников настоящего мочала и на фоне пористых морских губок цвета мокрого кирпича, привезенных кем-то из папиных учеников с Камчатки, загадочная японка выглядела очень изящно. Лика завязала на одном конце узел – получилась как будто голова с короной – и стала медленно змеиными движениями «плавать», приближаясь к Кусиному подбородку, мелко дрожащему от еле сдерживаемых смеха и визга, пришепетывая и присвистывая:
– Кто тут выззззывал ссссеньору мочалку? Я пришшшшла… я вижу кого-то очень-очень замурзззззанного… мне кажется, тут есть какие-то пятки, ссссейчас проверим… – «сеньора» нырнула, ухватив большой палец правой Кусиной ноги, и начался обычный хаос с воплями, брызганьем, оттиранием пяток, ловлей «грязных мышек» между пальцами детских ног.