Черная-пречерная кошка, ни одной белой шерстинки. Круглые щечки, желтые глаза, плюшевая шубка. Родилась она в питомнике британских кошек и до двух месяцев не знала ни забот, ни хлопот. При рождении кошечка носила имя Френсис, потому, что весь помет был на букву «Ф».
Но надо же такому случиться, что активный, шилопопый котенок выбрался из гнезда и отправился гулять по хозяйской квартире. Попытка изучить ножку стула обернулась жуткой, не ведомой доселе болью. На нее «наступили». Эталонная черная «бриташка» превратилась в калеку. И хозяйка питомника поспешила от нее избавиться. Даже не стала ждать, когда кошечку можно будет стерилизовать. Отдала котенка, что называется, первой встречной. Бойкой пенсионерке со второго этажа.
Нонну отдавленная лапка ничуть не смущала. Она и не мечтала, что когда-то у нее будет чистопородная британка. Нонна не могла отдать тридцать тысяч за котенка, да и не хотела. Сколько их ходит, беспородных и бездомных, и всех, так жалко. И тут такая удача. Настоящий британский котенок. Ну что, что калечный. Котенку его дефект жить не мешал – девочка немножко хромала, но ела за двоих.
Детей у Нонны не было. Смолоду все пила, да гуляла. А что еще делать, в деревне то? Десяток хлюшек в хлеву – и жизнь безбедная. Кавалеры у Нонны водились, баба она бесстыжая, в койке ненасытная. Но к сорока годам кавалеры от пьянки перемерли. Денег «свинский бизнес» принес изрядно. Все и не пропить. Есть на что в Питер переехать. Ну, пусть не квартира, но на комнату хватит. Сказано-сделано. Купила Нонна комнату в коммуналке в тихом зеленом районе. Жаль, матушка не видит, она все мечтала о жизни в городе. И саму Нонну назвала по-городскому, чтобы красиво.
Есть теперь у Нонны и кровать двуспальная, и стенка полированная. Мужа нет, в городе на нее никто не зарился, а сама она уже стеснялась – фигура уж не та и лицо поплыло куда-то вниз. Хоть в зеркало не смотрись.
На детей Нонна стала заглядываться маленьких. Очень уже ей своего захотелось, но слишком поздно спохватилась. Когда соседка предложила котенка, Нонна сперва руками замахала: «Куда мне породистого? Дорого же». Когда узнала, что бесплатно, аж глаза у нее загорелись. Загребла малышку большими своими ручищами, а она распласталась всем тельцем у нее на груди и засопела.
«Да ты шустрая какая» – удивлялась Нонна, – «Будто обезьяна. Чита, Чита ты вылитая!!»
Часто Нонна малышку ласкала, да тискала. Пока котенок рос, он в ней нуждался. А когда кошечка подросла, тут и полезла из нее британская спесь. Словно в знак протеста, что заменили ее аристократическое кошачье имя на обезьянью кличку.
Гладиться долго не давала, уходила под кровать. Ласкалась только тогда, когда сама хотела. А хотела она редко.
«Ух ты, зараза, – злилась Нонна, – такая бархатная шерстка, и ни помацать. Ой, зря я тебя кормлю!»
А тем временем в их коммуналке завелась новая жиличка. Это хозяйка второй комнаты свою площадь сдала. Бабенке приезжей с ребенком. Разбитная бабенка, лет тридцати, на саму Нонну в молодости уж больно похожая. И мальчик лет четырех, до чего сладкий зайчик. Нагуляла его эта Олеся.
Вот только Чите новые жильцы сразу не понравились. Как только увидит, сразу убегает в комнату прятаться. И на кухню, где стоял лоток, стала выходить только по ночам, когда все спали.
Живут себе-поживают. Ведут себя тихо. Нонна, добрая душа, вызвалась с ребенком погулять, потом посидеть. Поди, хочется же погулять соседке. Та вела себя скромно, за все была благодарна. А через полгода попросила помочь. Оформить на себя комнату, которую соседка ей продает:
«Такой район хороший, прямо так мне тут нравится, никуда отсюда не поеду».
Нонна долго разбираться не стала, тем более, что за помощь ей деньги заплатили значительные. Живут они и дальше тихо и мирно, мальчик в школу пошел, Нонна его ходит забирает после занятий.
А как то по весне у Олеси этой заскок случился. Ну, Нонна то тоже виновата – обложила соседку по матери. Не со зла, просто вырвалось. А вырывалось у Нонны часто. Деревенская она баба, хоть двадцать лет в городе и прожила.
А Олеся возьми да скажи: «Ты, старая карга, деньги мои прикарманила, незаконно обогащаешься. Я на тебя вы суд подам, ты в тюрьму пойдешь за мошенничество, а твоя комната мне достанется».
Нонна не робкого была десятка, за себя постоять умела. А тут что-то так обидно ей стало, что она с кухни ушла в свою комнату и расплакалась.
Подошла к ней Чита, в глаза заглянула, привалилась к ней теплым шерстяным боком, замурчала.
«Только животные и благодарные. Только они тебя никогда не предадут, – причитала Нонна всхлипывая». Потом начала сама себя убеждать, что Олеся этого не допустит, просто она устала на работе, вот черт знает чего и наплела.
Но это было только начало войны. Объявление ультиматума.
Наутро Нонна обнаружила содержимое Читиного горшка у себя на кухонном столе. На следующее утро молодая нахалка сняла с плиты все четыре конфорки и бедная Нонна даже не смогла вскипятить себе чайник. И ушла на работу. Конфликт нарастал. Олеся нападала, Нонна отбрехивалась. Сынок Олеси перестал здороваться с Нонной, ходил, набычившись.
