16:13. Нина
Дворник почему-то не ударил. Он крепко держал за запястье и вдруг отпустил метлу. Метла со звонким щелчком ударилась о землю. Свободной рукой он потрогал Нину за грудь, а потом опустился ниже и прямо через трусы и платье потрогал между ног. Жест был непривычный – он будто взял в щепотку обе половинки, на которые расходилось там, где сама Нина никогда не трогала, и потянул. Нина не могла понять, зачем он это делает и чего от нее хочет. Он смотрел прямо в глаза и бормотал что-то невнятное, будто пытаясь объяснить. Глаза у него были полупрозрачные, пустые, и щетина на лице выбрита кривыми островками. Испугаться Нина не успела, она пыталась различить, что он говорит, но дворник был глухонемым, и понять его однообразное «ва-ва-ва» было невозможно. За спиной, на безопасном расстоянии, держались остальные – человек пять других детей, завороженно наблюдавших за происходящим и готовых в любой момент рвануть за угол дома, если произойдет что-то нехорошее.
Нина подумала, что это такое наказание: сегодня они развлекались тем, что набрасывали бумажки, листья и фантики от конфет в то место, которое дворник уже подмел. Он гонялся за ними с метлой, и детям было весело. Нине весело не было, ей было стыдно и совестно портить чужую работу, да еще и издеваться над глухонемым, но она и так постоянно портила всем игру. Отказывалась кормить травой пойманных шпионов в «казаках-разбойниках», уходила домой, когда ее пытали, не лазила со всеми в подвал бояться крыс, не забиралась на стройку, не бросала камни с балкона. Ее принимали пока, но Нина чувствовала, что это только потому, что она единственная не боялась сидеть на перилах крыши высотной многоэтажки. И иногда жгучее желание быть вместе со всеми становилось до такой степени нестерпимым, что Нина срывалась и делала что-то плохое и неприятное, как с дворником. Сгорая от стыда, терзаясь, но продолжая. А потому дворник имел полное право ее наказать, и, видимо, это он сейчас и делал, но Нина не чувствовала злобы или обиды. Она чувствовала непонятное, и тон у него был такой, будто он на что-то ее уговаривает, но неясно на что.
Дворник отпустил Нину, расстегнул спецовочные штаны и вынул из них член. Член у него был немного странный, не такой, как у мальчиков, когда они писали, а почему-то твердый и торчащий вперед, как палка. Нину это удивило, и она подумала о том, как неудобно, наверное, жить с таким членом, он упирается в трусы и мешает надеть штаны. Дворника стало очень жалко – глухонемой одинокий нищий, у которого еще и такая беда. Нина успокоительно погладила его по руке и пошла к остальным.
Дети, пораженные произошедшим, тут же накинулись с расспросами. Они тоже не поняли, что делал дворник и зачем, и надеялись, что Нина объяснит. У Нины была старшая сестра, поэтому Нина часто знала ответы на разное: почему нельзя играть в покойника, удушая друг друга, как появляются дети или какие слова нужно говорить над могилкой похороненного ими воробушка. Но Нина и сама не поняла.
– Он тебе письку показал! – крикнул пораженный Максим, и Нина кивнула.
Показать письку было очень позорно, и в это тоже играли. Девочки подглядывали и не давали мальчикам пописать в кустах. Мальчики визжали и убегали, описывая себя и, иногда, преследовавших девочек. А потому поступок дворника, который сделал это по собственному желанию, казался унизительным и абсурдным.
– Может, он писать захотел? – предположила Ольга, но это было как-то неубедительно.
– У него писька больная, – сообразила наконец Нина. – Она у него вперед торчит все время, а мы его обижаем.
Обсуждали это долго, прикидывали, как он живет с таким уродством, а потом смеялись над тем, как, перевернувшись нечаянно во сне на живот, дворник торчит попой кверху, и даже, валяясь на траве, пытались это изобразить. Однако больше ему не вредили, а случайно встретив во дворе, обходили за несколько метров. Будто бы то, что он был глухонемым, еще не делало его неприкосновенным, а вот торчащая вперед писька – да. Как будто бы глухонемые не разговаривают из вредности и больше ничем от остальных не отличаются. Наверное, так им казалось из-за Вани.
Глухонемой Ваня, взрослый и крупный, гостил в то лето в первом подъезде. Когда он выходил во двор, все выскакивали из-за угла и начинали дразнить его, кричали, что он дурак, и убегали. Большой, яростный, Ваня гонялся за всеми, догонял и бил. В эту игру Нина тоже не играла. Застывала посреди двора и смотрела, как Ваня проносится мимо нее, настигает и колотит того, кого успел поймать. Пойманный выворачивался, истошно кричал: «За что?» – и пытался оправдываться, мол, ничего я тебе такого не говорил и не думал даже обзываться.
Нина не могла уловить их логику – почему глухонемой Ваня должен не понимать, когда на него обзываются, показывают фигу, кидают камнями, а в тот момент, когда оправдываются, вдруг должен услышать.
Сама Нина сначала немного побаивалась Ваню, вдруг он не запомнил, что она на него не обзывалась, и побьет случайно и ее, но Нину Ваня не трогал. Более того, когда она одна играла в мячик у подъезда, Ваня всегда выходил тоже и болтался под балконами, не зная, чем себя занять. Нина очень хотела с ним поговорить, она чувствовала, что и он хочет, но как говорить с глухонемым, было непонятно. Катька сказала, что жестами, и несколько дней после Нина ходила и думала, как можно объяснить жестами правила какой-нибудь игры, из тех, в которых не надо разговаривать. Она ничего так и не придумала, а потому чувствовала себя виноватой перед Ваней – ему совсем не с кем поиграть, а она могла бы поиграть с ним, но так и не сочинила как.
