Нежно-зеленое кружево обволакивало налившиеся соком упругие ветки. Солнечные лучи, свободно проходя сквозь нераскрывшуюся еще листву, ласкали истосковавшуюся по теплу кожу. Люди, гулявшие в парке, радовались весне и тому, что можно, наконец, оставить дома шубы, шапки, сапоги и вздохнуть свободно, не только легкими – всем, освобожденным от лишней одежды, телом. Этот погожий апрельский денек был таким же, как все прочие, как вчерашний и, возможно, завтрашний. Таким же да не таким. По крайней мере для четырех неразлучных друзей, которым именно сегодня предстояло совершить неожиданный и опасный скачок в неведомое. Только они еще этого не знали.
Восемь лет проучились в одном классе Нана, Валера, Гагик и Сёма, и все восемь лет их было, что называется, водой не разлить. Никому даже в голову не приходило спросить: А почему три мальчика и одна девочка? Да потому, что Нана по характеру куда больше мальчишка, чем ее друзья.
Но то ли весна им вскружила вдруг головы, то ли возраст на подходе такой, а только начали все трое подшумок вздыхать по Нане. А почему бы, собственно, и не вздыхать! Девчонка она видная, ладная, все на месте. А глаза! Как новогодние фонарики, так и светятся, задорно и насмешливо. Попробуй устоять.
Излюбленным местом их прогулок был Парк Культуры имени Горького. Зимой они тут самозабвенно гоняли на коньках по сказочно искрящейся в свете фонарей Ландышевой аллее, лихо вспарывая на крутых виражах «канадами» лед – так, что ледяная стружка веером разлеталась в стороны. Раскрасневшиеся и счастливые, пили с лотка, на сугробной обочине горячее какао с сосиской, запеченной в булочку. Летом разгуливали по тем же аллеям в шортах, катались на аттракционах, на лодке – по озеру, слушали концерты у парковой «Ракушки», потягивая холодную кока-колу.
Вот и сегодня, как только выдалось свободное время – на тролейбус и в любимый парк. Усевшись рядком на гранитных ступеньках у самой кромки воды недавно скинувшей оковы льда Москва-реки, все четверо слизывали мороженое из вафельных стаканчиков, рассеянно следя за проплывавшими мимо прогулочными катерами.
Валерка среди них самый высокий, плечистый, спортивный. Густые, вечно спутанные волосы, что спелая пшеница на ветру, сквозь которую весело прогля-дывают глаза-васильки. Ни дать, ни взять, будущий русский богатырь в отрочестве. Сема хоть фигурой и помельче, зато умом поострее. Взгляд внимательный и лукавый одновременно. За словом в карман не лезет, чем вечно злит учителей и смешит одноклассников. Гагик среди них пожалуй самый броский и самый застенчивый – черноволосый, стройный, с огромными шоколадными глазами, мечтательно обращенными вглубь себя. Его тайным хобби были стихи, которые он никому не показывал, поскольку все они разумеется посвящались Нане. Только, вот беда, ей больше нравилась в мальчишке не сентиментальная романтичность, а смелость и решительность.
– До чего ж хорошо быть молодой, когда вся необъятная жизнь еще впереди! – Нана блаженно зажмурилась, подставляя ласковому солнышку, отвыкшее за зиму от загара, лицо. – Знаете, мне всегда ужасно жаль стариков. Тех, что во дворах на лавочках весь день сидят. И в первую очередь – моих бабушку и дедушку. Ведь у них уже все позади. Это наверное ужасно грустно. Не побегать, не попрыгать, не помечтать о будущем. Леденцы и те погрызть нечем. А мы… мы с вами такие счастливые! Жаль только, что нельзя хоть одним глазком заглянуть в это самое будущее, подсмотреть, что нас там ждет. Так не терпится поскорее стать самостоятельной! Чтобы ни перед кем не отчитываться, самой принимать решения. И вообще все делать самой.
– А я не люблю заглядывать вперед, – отмахнулся Валера. – Я хочу жить сегодня, сейчас. По мне так ничего нет дороже и интереснее данной минуты.
– Да ты, Валерка, почти философ, – одобрительно кивнул Сема.
– Это еще почему? – насторожился Валера, ища в словах приятеля скрытую подковырку.
– Некоторые философы считают, что жизнь это и есть тот момент, в который ты живешь, а все остальное – бред собачий. Фикция. Сам читал.
– Точно, как в песне поется, да? – подхватил Гагик: – Есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется жизнь.
– Ну и чем же знаменателен для тебя данный миг? – спросил Валеру Сема.
– А вот прыгну сейчас в Москва-реку, тогда скажу. Искупаться страсть как хочется.
– Да ты сначала повнимательнее себе под ноги посмотри. – Нана указала ему на волны от промчавшегося мимо катера, бьющиесся о каменную ступеньку. Они переливались всеми цветами радуги. – Сплошной бензин и мазут. Нырнешь беленьким, а вылезешь серо-буро-малиновым. Да и холодно еще.
– Это смотря для кого. Мы с отцом и зимой купаемся, – похвастался Валера.
– Ну да?! – В глазах Наны тотчас вспыхнул шальной огонек. – Моржи, значит? – Покончив с мороженым, она принялась по привычке теребить пальцем дырку в джинсах, на колене, ту самую, что, следуя моде, три дня старательно протерала дома пемзой.
– Прям, – ехидно фыркнул Сема, не желавший позволить приятелю выде-литься за счет чужой славы. – Отец у него действительно морж. А наш Валерочка при нем так, скалярия.
