В ту минуту, когда ко мне подошел Томас Хаткинс, я читал статью о самом себе.
Сначала о статье. Плохо быть знаменитостью. Потому что о тебе пишут.
А калифом на час быть еще хуже. Потому что о тебе пишут торопливо, а значит, небрежно и с ошибками. То, что я стал публицистом года в рейтинге журналистов галактической квалификации, не дало мне ничего.
Совсем наоборот: давал я – бесчисленные интервью коллегам. Интервью, которые потом перевирались и комментировались так, что на лихого парня Дэниела Рочерса, то есть на меня, нападали приступы жесточайшей икоты по нескольку раз в день и даже ночью.
Когда возле моего редакционного стола возник Хаткинс, я уже пять минут смотрел на одну газетную фразу. «Журналист Рочерс – тот человек, который не обращает внимания на пустяки…» Смотрел и пытался понять: как же это меня характеризует? Как тихого психа, как толстокожего громилу или как терпимейшего из святош? Чтобы ответить на вопрос, мне нужно было хотя бы бегло ознакомиться со списком пустяков, на которые я не обращаю внимания. Но списка такого автор статьи не давал…
– Вас можно побеспокоить, Дэниел?
Я поднял глаза и незаметно вздохнул. Томас Хаткинс, сотрудник отдела городских новостей. Как всегда – жалкий, виноватый и никому ненужный тип.
Мне было совершенно не до него. В комнате стояла ужасная духота, кондиционеры редакции не справлялись с полуденной жарой. Работа над очерком о снежных пустынях планеты Мороз в таких условиях, естественно, не шла. И Хаткинс никак не мог мне в этом затруднении помочь. Уж он-то – точно. Но если и есть пустяки, на которые я не обращаю внимания, то в их списке никогда не стояло слово «коллега».
Каким бы пустяковым человеком этот коллега ни был.
– Да-да, – я заставил себя приветливо улыбнуться Хаткинсу и выдвинул из-под стола свободный стул. – Садитесь!
Его настороженно-виноватый взгляд из-под стекол жалких кругленьких очечков стал благодарно-виноватым, а кислая физиономия пожилого неудачника растянулась в робкой улыбке. Он сел на краешек стула и нервически потрогал засаленные лацканы потрепанного пиджака.
Я старался не смотреть на него. При виде Хаткинса я всегда испытывал непонятное неудобство. Наверно, это было что-то сродни чувству вины перед ним – за свое сравнительное благополучие и более молодые годы, за свой более высокий, нежели у Хаткинса, статус журналиста-межпланетника, за то, что у меня есть коронный удар правой, а он, наверно, и муху-то с себя достойно согнать не может… Ну, и так далее.
Хаткинс был самым невзрачным и самым неинтересным человеком в редакции.
И, видимо, прекрасно это понимал, потому что держался со всеми неизменно подобострастно и пугливо. Как будто опасался, что ему вот-вот смажут по физиономии. В «Галактик экспресс» к нему относились небрежно и почти с ним не разговаривали. Но только не я. Мне было его жалко.
И если мы сталкивались в коридоре или в курилке, я всегда первый приветливо улыбался ему.
– Чем могу быть полезен, мистер Хаткинс?
Пауза. Испуганное моргание из-под очечков. А потом:
– Вы не могли бы сегодня после работы отобедать со мной, сэр?
Я вылупил на него глаза. Вот это да! С какой-такой стати? Если бы ко мне подошел кто-нибудь из журналистов нашего отдела и предложил:
«Пропустим по маленькой после смены, а, Дэн?» – я бы не удивился. Но Хаткинс! Да еще в таком тоне! «Отобедать»!
Откуда эта вычурность?
Приглашение было произнесено четко и с явно старательно поставленной интонацией. Как хорошо отрепетированный кусок литературного текста.
Несомненно, Хаткинс долго готовился, чтобы высказать свою просьбу.
И, как ни удивительна она была, я вправил глаза на место и постарался больше ничем не выдать своего удивления.
А потом по непонятной ассоциации я вдруг подумал о своих личных делах. И сказал себе: а почему бы и нет, Дэн? Почему бы и нет? После того, как тебя оставила Лотта, видно, судьба – обедать с невзрачными коллегами и коротать вечера в прокуренных кафешках за бильярдом. Хотя бы некоторое время – в период восстановления после любовной болезни…
Воспоминание о Лотте сжало сердце ревностью и обидой, но я не позволил этим двум церберам завладеть собой. Они уже достаточно порезвились, их время прошло.
Время, которое лечит любые раны… Да.
Я снова посмотрел на Хаткинса. Уж с кем-кем, а с ним восстанавливаться мне совершенно не хотелось. Но…
Столь необычное, столь неестественное, столь напряженное приглашение…
По всему видно, робкому Хаткинсу оно далось нелегко. Дорогого стоило.
И все-таки он заставил себя произнести отрепетированные слова.
– Что-то случилось, мистер Хаткинс? – осторожно спросил я.
Он смутился и опустил глаза:
– В общем… да. Если можно, не здесь, Дэниел…
Совершенно ясно, что я – единственный человек в редакции, к кому он счел возможным обратиться со своей заботой. Значит, моя сердобольность не прошла мимо его внимания. Ну, что ж, сказал я себе, посмотри на Хаткинса, на этого богом забытого человека, Дэниел, и возблагодари своего Господа за все, что он ниспослал тебе. Твои проблемы не стоят и выеденного яйца по сравнению с проблемами этого джентльмена. И ему нужна твоя помощь. Так плюнь на свою депрессию и помоги ему. Тем более, лучшее лекарство от хандры, как известно из лекций забытого старика Карнеги, – делать добро другим.
