Глава 1
1987 год. Осень.
Короткие коричневые резиновые сапоги, совершенно не подходящие к форме офицера Военно-воздушных сил, смачно хлюпали по жидкой грязи. Заправленные в них офицерские брюки с намёком на наличие в прошлом стрелок негодующе пузырились, возмущаясь возникшей схожестью с казацкими шароварами, и сзади были до колен заляпаны той же жижей с дороги. Наличие фуражки с голубым околышем на голове и птичек в петлицах придавало особый комизм всему происходящему. Больший смех у меня вызывали только офицеры ВМФ, которые на парады в военном городке в степях Казахстана, где прошли мои школьные годы, надевали чёрные кители, белые фуражки и непременно кортик… Хотя уместнее были бы в тех широтах халат, папаха и кинжал. Перекрёсток, находившийся в двухстах метрах от станции Давлеканово, блестел на сентябрьском солнце, в большой коричневой луже отражалось сине-голубое небо. Мане на вас нет…
– Простите, где тут воинская часть? – спросил я у проходившей мимо женщины в чёрных коротких резиновых сапогах.
– А вот, – указала она рукой на зелёный забор и виднеющийся за ним высокий барак.
Вдоль забора неожиданно обнаружился бетонный тротуар. Это ободряло. Я подошёл к проходной, прошёл через вертушку и неожиданно для себя оказался в достаточно уютном месте. Посреди огороженной забором территории находился плац, окружённый восхитительными по воплощению плакатами с приёмами строевой подготовки, которые были написаны, несомненно, пером приплацного живописца, назначенного командиром из числа новобранцев. Думаю, что на выставках современного искусства в Европе они заняли бы самое почётное место. Но, надо заметить, они очень органично вписывались в архитектурный ансамбль, который состоял из уже упомянутого выше барака, в действительности оказавшегося штабом части, здания почти доромановской архитектуры, напоминающего подворье Ипатьевского монастыря, симпатичного дома-усадьбы прошлого века, оказавшегося клубом, на котором гремел матюгальник, хрипло изрыгающий бравурную музыку, дощатого аккуратного туалета, обитого горбылём, и караульного помещения, напоминающего украинскую мазанку без крыши. Растущие по всему периметру вековые липы несколько выбивались из этой стилистики, но, будучи побелёнными в нижней части ствола в один цвет с бордюрами, опоясывающими плац, как-то вынужденно вливались в общую тенденцию, хотя и несколько нелепо. Примерно так выглядели наши телефонистки на общем построении в зелёной форме и белых туфлях. Поскольку наступило время обеда, никого не было видно. Пустая такая воинская часть. Инженерно-строительный батальон № 22666. Какое это отношение имело к авиации, предположить трудно. В советском концлагере – соответственно, и в армии – перераспределение пайков производилось всеми возможными способами: от порцайки масла хлеборезом в солдатской столовой до создания строительных частей в авиации – цемент, лес, плиты, фонды. До сих пор меня поражает эта упёртость в желании повторить и воспроизвести то чудовищное дерьмо, в котором мы жили. Если надо – повторим! Теперь даже молодые идиоты пишут на своих джипах этот лозунг и рисуют танк! ТАНК! И ведь повторят… танк на скрепах.
Я недавно умудрился заехать в Давлеканово в эту воинскую часть. Всё как прежде, только вместо солдат – студенты. Теперь там техникум. Колледж, млять. В Давлеканово! А чего не Стэнфорд? И на постаменте вертолёт стоит. С выбитыми стёклами, на месте туалета. На постаменте надпись: «В небе куем мы победу свою!» Куем! Куем, куём! Что делаем? Куём. Чем делаем? Куем, сказали же! Вот, сковали…
Ко мне подошёл офицер в портупее и сапогах, с красной повязкой на рукаве. Глаза его были неестественным образом выпучены. Позже я узнал, что это нормальное его состояние, ну, типа, взгляд такой.
– Служить прибыл?
– Ну, да, – говорю.
– На какую должность?
– Начфин.
– А-а-а… Ну, садись в курилке, жди, сейчас начальник штаба с обеда прибудет.
После этих слов старший лейтенант подошёл к зданию клуба, вытащил из-за пазухи пистолет Марголина и дважды выстрелил в матюгальник. Воцарилась тишина, только каркали вороны, взлетевшие от неожиданности с деревьев. Это был человек, как выяснилось, почти с дворянской фамилией. Александр Троицкий.
– Ни х… себе занесло.
Я сидел в курилке с независимым видом, с обеда подтягивались офицеры и прапорщики, курили, смеялись. Особняком стоял высокий старший лейтенант. И тоже курил. Внезапно все несколько подобрались, я бы сказал. Ну, я тоже встал. Из-за угла, от КПП вышел коренастый майор с рыжими усами. Его выражению лица, конечно, больше соответствовали бы фельдфебельские погоны. Это был начальник штаба майор Смирнов. За ним шёл человек такого же роста, но совершенно другой харизмы. Он был параллелепипед. Причём ближе к кубу. Его было проще перепрыгнуть, чем обойти. Одет он был в чёрное. Это называлось «техничка». Голова его, тоже кубической формы, отливала лиловыми цветами. Легендарная личность. Командир хозяйственного взвода старший прапорщик Пётр Сомов.
Там было много типажей, с которыми я позже познакомился. Например, прапорщик Шубко, начальник продовольственного склада. Мягкий, обаятельный человек, напоминающий пекаря в немецкой кондитерской. Шинель на его животе лоснилась тусклым блеском от непрерывного таскания коробок с маслом, маргарином и прочими прелестями. В его прозрачных голубых светящихся глазах под рыжей шевелюрой отражалась непосредственность всех поколений заведующих продовольственными складами прапорщиков, большей частью почему-то с украинскими фамилиями. А настоящий шок для меня был, когда я узнал, что он свободно говорил по-немецки и английски и чуть не защитил кандидатскую диссертацию на тему «Истоки зарождения немецкой литературы 15 века», что-то в этом роде. Но… выпивал. Выпивали все, но он выпивал красиво. Эстетично, я бы сказал. На закуску он делал канапе! Млять… На ящике из-под макарон, покрытом «Красной звездой» (газета Минобороны), под портвейн «777», он, сука, делал КАНАПЕ! И читал нам «Фауста»! На немецком языке! Из потрёпанного томика!
