В 182… году в городе О… проживал поручик Иван Афанасьевич Петушков. Он происходил от бедных родителей, пяти лет остался круглым сиротой и попал на руки к опекуну. Имущества у него, по милости опекуна, не оказалось никакого; он перебивался пополам с грехом. Роста был он среднего, несколько сутуловат; лицо имел худое и покрытое веснушками, впрочем довольно приятное, волосы темно-русые, глаза серые, взгляд робкий; частые морщины покрывали его низкий лоб. Вся жизнь Петушкова прошла чрезвычайно однообразно; под сорок лет он был еще молод и неопытен, как ребенок. Знакомых он дичился, а с теми, на участь которых мог иметь влияние, обходился весьма кротко…
За людьми, осужденными судьбою на жизнь однообразную и невеселую, часто водятся разные привычки и потребности. Петушков по утрам, за чаем, любил кушать свежую белую булку. Без этого лакомства он жить не мог. Вот, в одно утро, слуга его, Онисим, подал ему на тарелке с синими цветочками вместо булки три темно-рыжих сухаря. Петушков тотчас же, с некоторым негодованьем, спросил слугу своего, что бы это такое значило?
– Булки все поразобравшись, – ответил ему Онисим, природный петербуржец, странной игрою случая занесенный в самую глушь южной России.
– Быть не может! – воскликнул Иван Афанасьевич.
– Поразобравшись, – повторил Онисим, – сегодня у предводителя завтрак, так оно всё туда, знаете, пошло.
Онисим провел рукой по воздуху и выставил правую ногу вперед.
Иван Афанасьевич прошелся по комнате, оделся и сам отправился в булочную. Это единственное в городе О… заведение было учреждено лет десять тому назад заезжим немцем, в скором времени процвело и теперь еще процветало под начальством его вдовы, толстой бабы.
Петушков постучался у окошка. Толстая баба выставила в форточку свое болезненно пухлое и заспанное лицо.
– Булку пожалуйста, – с приятностью сказал Петушков.
– Вышли булки, – пропищала толстая баба.
– У вас нет булок?
– Нетути.
– Как же это? помилуйте. Я у вас каждый день беру булки и плачу аккуратно.
Баба молча посмотрела на него.
– Возьмите крендель, – сказала она, наконец, зевая, – или паплюху.
– Не хочу, – сказал Петушков и даже обиделся.
– Как угодно, – пробормотала баба и захлопнула форточку.
Ивана Афанасьевича разобрала сильная досада. В недоуменье отошел он на другую сторону улицы и предался весь, как дитя, своему неудовольствию.
– Господин!.. – раздался довольно приятный женский голос, – господин!
Иван Афанасьевич поднял глаза. Из форточки булочной выглядывала девушка лет семнадцати и держала в руке булку. Лицо она имела полное, круглое, щеки румяные, глаза карие, небольшие, нос несколько вздернутый, русые волосы и великолепные плечи. Ее черты выражали доброту, лень и беспечность.
– Вот вам, сударь, булка, – сказала она, посмеиваясь, – я было взяла ее себе, да уж извольте, уступлю вам.
– Покорнейше благодарю. Позвольте-с…
Петушков начал шарить у себя в кармане.
– Не надо, не надо-с. Кушайте себе на здоровье.
Она затворила форточку.
Петушков пришел домой в совершенно приятном расположении духа.
– Вот, ты не достал булки, – сказал он своему Онисиму, – а я вот достал, видишь?..
Онисим горько усмехнулся.
В тот же день, вечером, Иван Афанасьевич, раздеваясь, спросил слугу своего:
– Скажи мне, братец, пожалуйста, что там у булочницы за девка, а?
Онисим посмотрел в сторону довольно мрачно и возразил: – А на что вам?
– Так, – сказал Петушков, собственноручно снимая сапоги.
– А ведь хороша! – снисходительно заметил Онисим.
– Да… недурна… – промолвил Иван Афанасьич, глядя тоже в сторону. – А как ее зовут, знаешь?
– Василисой.
– И ты ее знаешь?
Онисим помолчал несколько.
– Знаем-с.
Петушков разинул было рот, но повернулся на другой бок и заснул. Онисим вышел в переднюю, понюхал табаку и покрутил головой.
На другой день, рано поутру, Петушков велел подать себе одеться. Онисим принес ежедневный сюртук Ивана Афанасьича, сюртук старый, травяного цвета, с огромными полинявшими эполетами. Петушков долго, молча, поглядел на Онисима, потом приказал ему достать новый сюртук. Онисим не без удивленья повиновался. Петушков оделся, тщательно натянул на руки замшевые перчатки.
– Ты, братец, – проговорил он с некоторым замешательством, – не ходи сегодня в булочную. Я сам зайду… мне по дороге.
– Слушаю-с, – ответил Онисим так отрывисто, как будто кто-то толкнул его сзади.
Петушков отправился, дошел до булочной, постучался в окошко. Толстая баба отворила форточку.
– Пожалуйте булку, – медленно проговорил Иван Афанасьич.
Толстая баба выставила руку, обнаженную до самого плеча, более похожую па ляжку, чем на руку, и сунула ему горячий хлеб прямо под нос.
Иван Афанасьич постоял некоторое время под окошком, прошел по улице раза два, заглянул на двор и, наконец, устыдясь своего ребячества, вернулся домой с булкой в руке. Целый день ему было неловко, и даже вечером он, против обыкновения, не пустился в разговор с Онисимом.
На другое утро уже Онисим отправился за булкой.
