Елисей Трофимович устало возвращался из булочной. Еще лет пять назад и подумать бы не мог, что вот так устанет от такой ерунды: подумаешь, за хлебом сходил?! Но – почти девяносто! Девяносто лет и зим. Как несколько жизней… Особенно та, вторая… Война. И вся его огромная жизнь, словно несколько жизней, делилась на две половины: до войны и после… И вот уже какая по счету идет после той войны… «Теперь уже последняя», – думал Елисей Трофимович…
В городе Томске в начале июня в самом разгаре весна. Томно пахнет сирень в скверике перед домом. Елисей Трофимович привык к весне, не волновался весной. Еще совсем немного – и взорвется всеми красками яркое, гудящее нескончаемыми днями обычное жаркое сибирское лето. «Скорее бы! – думал. – Может быть, последнее моё лето. Может быть, внуки в последний раз возьмут с собой на рыбалку, на Басандайку, вокруг – кедровники, хвойный рай. А можно и поближе, на Томь…»
В почтовом ящике белел конверт письма. «Странно!» – подумал Елисей Трофимович. Даже ему, человеку начала прошлого века, сейчас всё чаще стали писать… по этому… по компьютеру…
Достал конверт, медленно, долго взбирался на третий этаж. Очень разволновался, когда еще на лестнице увидел на конверте обратный адрес: Великий Новгород… Елисей Трофимович воевал под Новгородом, в том самом Мясном Бору, о котором… О котором до сих пор мало кто знает правду… Где рота в сто бойцов уходила в контратаку с десятью винтовками и без единого патрона, а из этой контратаки в окоп уже не возвращался ни один из них… Где сто пятьдесят тысяч бойцов погибло ради того, чтобы не пустить врага в тонкое сердце России – в Ленинград. Сто пятьдесят тысяч русских парней погибло в корявом лесу на семи болотах, устлали своими мертвыми телами Долину смерти. Громко сказано: «долину» – полоску леса и зигзаги болот, погибли на таком маленьком пятачке. Именно пятачке, по сравнению хотя бы с этими бесконечными сибирскими пространствами. Погибло так много, в десять, в двадцать раз больше врагов, потому… Потому что было ради чего погибать…
Елисей Трофимович развернул конверт и стал читать.
«Здравствуйте, Елисей Трофимович! Если Вы существуете на самом деле, значит, Вы читаете это письмо.
Глупое начало. Но, когда Вы прочитаете до конца, Вы поймёте, почему я так начал.
Меня зовут Константин. Костя Громов. Мне девятнадцать лет. Я член поискового отряда. Мы ищем останки бойцов и командиров Красной Армии времени Великой Отечественной войны, готовим их захоронения, пытаемся восстанавливать их имена, а главное – восстанавливать подлинную картину истории той великой войны. Занимаюсь этим уже второй год. В прошлом году мы работали на Невской косе, а в этом году были на раскопках на Новгородчине, в Мясном Бору. И вот буквально месяц назад со мной произошел удивительный случай.
Еще перед экспедицией мне говорили, что только в Мясном Бору случаются самые удивительные вещи. Там очень сильно явление, которое в науке называется «хрономираж». Это когда в современность врываются видения прошлого. А иногда даже не видения, а настоящие предметы и даже люди из прошлого. Говорят, в Мясном Бору души наших солдат, погибших в Великую Отечественную, подсказывают сегодняшним жителям тех мест и поисковикам места самых ожесточенных боев, прорыва сквозь немецкие «клещи», показывают места, где лежат останки солдат, предупреждают о неразорвавшихся минах, и даже помогают проснуться заснувшим за рулем водителям, едущим из Новгорода в Чудово и Питер ночью. Рассказывали, что погибшие в 1942-м солдаты иногда даже как бы оживают и разговаривают с поисковиками… Если бы я сам не стал свидетелем такого случая, ни за что бы не поверил.
Но, поверьте мне: такой солдат был, разговаривал со мной. Есть и еще один свидетель – моя девушка Инна. Именно к ней первым и подошел такой восставший из смерти солдат…
В общем, в апреле наш поисковый отряд «Штурм» выехал в экспедицию «Долина», на поиск в Мясной Бор. Опущу некоторые ненужные в данном случае детали, начну сразу с главного. В конце экспедиции, 23 апреля мы с Инной работали отдельно от основного отряда. Мы как бы просматривали версию, что на краю очень топкого болота тоже могут быть останки. Был уже вечер. Солнце склонялось за лес. Тени стали очень длинные. И вдруг перед нами, как из длинной вечерней тени вырос… солдат 1942-го года. Вырос, потому что мы не слышали шума его шагов, хруста веток, ничего не слышали, не видели, как он приблизился – он просто вырос перед нами из тени. И выглядел он так, словно это парень из нашего отряда, только одетый в сапоги, грязное галифе и летнюю гимнастерку, расстегнутую на груди, и из-под нее выглядывает белый кусочек нательной рубахи. Не по погоде, не по весне одет. Это мы – в теплом камуфляже. Он – так, как сегодня не одет никто. Коротко подстрижен, в особенности возле ушей, по бокам головы, без пилотки. Лет за двадцать. И сразу стал говорить: «Девчонка, ты неправильно копаешь. И не там копаешь, вот здесь копай», – показал он рукой за другое дерево. – «Вот здесь Петька лежит». Потом шагнул ко мне, я окаменел. «А ты, парень, вот здесь копай! Здесь я лежу!» А потом быстро-быстро стал говорить, словно он скоро исчезнет: «Слушай, парень, напиши в Сибирь, в город Томск. Оттуда дружок мой, мы вместе здесь были, я знаю, он должен был выжить. Его зовут еще так смешно – Елисей. Я его называл Царевич Елисей. Он должен выжить! Напиши ему! Только передай от меня привет. Запомни: Томск! Царевич Елисей! Привет от Сашки Питерского! Меня Сашка зовут. А Питерский – кличка. Я фамилию свою не люблю. Фамилия у меня глупая – Кочерга»…
