Они с Вадиком смотрели в крошечное окошко, прорубленное из предбанника в сад, и вспоминали мелочи жизни сорокалетней давности. Курить выходили во двор прямо в тапочках. Ноги замерзнуть не успевали. Крупные снежинки липли к бревнам баньки, к переплету окна и к веткам черных яблонь.
– Я часто в последние годы приезжаю сюда в отпуск, – сказал Сергей. – Но ни тебя, никого другого найти не мог. Перемерли сверстники наши, спросить толком не у кого. Чужим стал родной городок.
– Ну, не все перемерли. А кое-кому это даже не повредило, – Вадик засмеялся. Сергей понял, о ком он сказал.
Удивительная вещь – память. Картинки из памяти встают перед глазами все разом, как веер карт. После водки с древними шуточками стало казаться, что юность – это не период жизни, а сама жизнь. До юности было только созревание. Так яркой бабочке-однодневке мучительно долго необходимо быть гусеницей. Ну а после… Сравнение так и не нашлось.
Сергей и не искал. Вадик шарил рукой под столом в поисках очередной бутылки, а он, юный и веселый, уже шел по родному городку, и как бы и не было сорока лет блужданий по жизни…
Сергей Шевцов шел по родному городку. В кармане терся уже ненужный железнодорожный билет – коричневый картончик с дырочкой посредине. Он поднялся по крутой улочке по булыжной мостовой, и наверху, у церкви, свернул налево, потом еще раз налево, вглубь квартала, и навстречу ему из блеклой зелени выглянул двухэтажный дом из серого кирпича.
Он вошел в темный прохладный подъезд, поднялся по лестнице, нашел под ковриком ключ, открыл дверь и босиком прошлепал по деревянным крашеным полам. Ноги прилипали к доскам и оставляли быстро высыхающий потный след. В комнате, где он жил до поступления в институт, было все по-прежнему, а вот за окном нет: рябина разрослась, и новый дом закрыл далекий изгиб реки.
Сергей провел рукой по корешкам книг и сразу все вспомнил – что лишнее и что не на месте. Присутствие новых, ненужных ему книг было похоже на присутствие в компании близких друзей чужих и неприятных лиц, от которых хочется быстрее избавиться. Сергей сел за облезший письменный стол, за которым провел свои школьные годы. В старших классах он почему-то отдалился ото всех, гулять выходил только вечерами, когда стемнеет, и на пустых улицах он изредка встречал большегрудых одноклассниц в обнимку с курсантами летного училища. Миновав их, он часто слышал за собой сдавленный смешок. Он возвращался к себе за письменный стол, и скрежет железнодорожных составов за рекой в сосновом бору странно гармонировал с его одиночеством и любимыми книгами.
Пришли родители с местными новостями: недавно Мопа и Кисель избили директора кинотеатра – он, сердечник, сейчас в больнице. Возбуждение от приезда прошло. После обеда он встал и хотел уйти, но мама сказала: «Побудь с нами еще, сынок», и он, закурив столичную сигарету, долго смотрел на политическую карту мира, испокон веков висевшую на кухне. Потом взял с подоконника местную газетку и на последней странице прочитал:
– «В июне за мелкое хулиганство сотрудниками РОВД задержано 59 человек. В основном эти лица, находясь в нетрезвом состоянии, бесцельно бродили по улицам города и сел и сквернословили. Все они оштрафованы народным судом, а Вадим Андрианов в течение двух месяцев будет выплачивать по 20% из своего заработка».
– Вот те на! Вадика в армию еще не загребли? Не слышали?
– Увиливает твой Вадик, весь город знает, – ответил отец. Сергей продолжил читать.
– «Смертельные случаи на охоте в нашей области не редкость. Совсем недавно „добытчики“ убили двух женщин, убиравших картошку на своем огороде, – издалека приняли их за кабанов. Заместитель председателя одного из райисполкомов по неосторожности пристрелил егеря. И, наконец, последнее происшествие…» – Сергей засмеялся, вставая из-за стола. – Представляю тех двух женщин, если их с кабанами перепутали. Все-таки пройдусь.
Мама дала трешку на кино и начала разбирать его вещи, а отец прилег на диван, укрывшись от мух свежей газетой.
Сергей пошел по тенистой улице под старыми раскидистыми липами. Все кругом очень быстро вспоминалось, узнавалось и приятно волновало. Он пришел на окраину городка к нелепому красному кирпичному дому с полуподвалом, и, повернув железное кольцо на тяжелой калитке, увидел Вадика Андрианова рядом с дохлым псом. Оказалось, что Вадик запер на ночь привязанную собаку в сарае, чтоб не лаяла, а крышку погреба закрыть забыл, и пес свалился в погреб и повесился на собственном ошейнике.
В огороде возле плетня они вырыли яму, завернули окоченевшее собачье тело в мешок и зарыли. Мамину трешку взяла молоденькая продавщица в пивбаре, и Вадик перегнулся через прилавок и хлопнул ее по заду. Она привычным жестом отбросила его руку и серой тряпкой вытерла лужицу пива возле крана.
Вечером они пошли в горсад: Вадик играл в оркестре. Сергей остался на танцплощадке. И там было все: любопытные взгляды девушек, оценивающего его – стройного, изящно одетого парня, и тоска, неожиданно подхватываемая и раздуваемая в резонанс попавшей мелодией. И, когда Вадик, сидевший на эстраде за кучей разной формы и окраски барабанов, трещоток и тарелок, кривляясь и ерничая, объявил белый танец, Сергея кто-то тронул за локоть. Его глаза в толпе потных тел встретились с девичьими глазами, в которых отражалась его собственная незащищенность. Обжигаясь, пальцы сквозь тонкую кофточку почувствовали плотную ткань девичьего белья, и ладони не находили себе места, не вынося столь быстрой интимности. Он глубоко вздохнул – до дна голодных легких, и сразу почувствовал всю ее: коленки, животик, грудь, и кожа в тех местах не забывала этого прикосновения и горела весь вечер.
