А «форд» тем временем все мчался в лавинно-машинном облаке бензиново-выхлопной вони по направлению к Разнесенску. Отмелькали по сторонам шоссе леса и перелески, их сменили коттеджи, дачи, дома и просто домишки, выглядывающие одни из-за высоченных железных или кирпичных стен, другие – из зелени садов и палисадников. А вот и величественная бетонная стела, бетонными же буквами оповещающая: «Разнесенск». И над кронами деревьев вздыбились остовы ложнокирпично-бетонных новорусских небоскребов. Мастера точечной застройки, одарив московские дворы архитектурно-типовыми титанами, наконец вырвались за пределы мегаполиса на оперативный простор столичной области. Недостроенные домины уже украсились рекламой, призывающей богатеньких Буратинок не упускать свой шанс в связи с почти гуманитарным снижением до уровня облаков заоблачных цен на квадратные метры и умильно заманивающей в ипотечную кабалу рисковых представителей нижесреднего класса. Ближе к центру города вдоль шоссе уже высились и вздымались двух-, и даже трехэтажные дома краснокирпичной дореволюционной эпохи. Но их фасады сияли жизнерадостной свежей покраской, и архитектурные долгожители явно не собирались разделять печальную участь московской гостиницы «Россия».
Большая часть города была застроена типовыми пятиэтажками. Эти новостройки второй половины прошлого века критически настроенная в отношении тоталитарных порядков элитная интеллигенция презрительно именовала «хрущобами». Это и понятно, ведь сами шестидесятники по большей части проживали в высокопотолочных «сталинских» квартирах. Однако жители довоенно-послевоенных бараков и полуподвалов, ставшие новоселами хрущоб, придерживались другого мнения. Им хрущобы казались, да и были в действительности, по сравнению с их прошлыми жилищами дворцами Шахерезады. Теперь фасады хрущёб и брежневок приукрасились расписными радугами, чтобы пооптимистичнее настроить разнесенскчан. Архитектурное благолепие портили только высоченные фабричные корпуса старинной краснокирпичной кладки. Знатно, на века работали каменщики России, которую мы потеряли. Времени оказалось не под силу разрушить их мощные, чуть ли не крепостные стены, а людям удалось только снаружи их изгадить.
Глеб где-то читал, что Разнесенск еще в девятнадцатом веке облюбовала знаменитая российская купеческая фамилия. Это были не те купцы, что в ресторанах, пуская пыль в глаза и выпендриваясь, прикуривали от сторублевой купюры. Основательные купцы знаменитой фамилии от сторублевок не прикуривали и на певичек свои состояния не растранжиривали. Все свои денежки они вложили в производство отечественных ситцев, сатинов и прочих тканей, построив краснокирпичные фабричные корпуса и такого же цвета и качества общежития и школы для рабочих. Их фабрика затем превратилась в комбинат, и этот комбинат стал красой и гордостью легкой промышленности Российской империи, а потом и Советского Союза. Ныне «краса и гордость» зияла выбитыми окнами, выломанными рамами и являла собой унылую картину запустения и разрухи. Бывшие труженики легкой промышленности, продолжающие жить в краснокирпичных общежитиях, с прекращением выпуска отечественных тканей и потерей работы все же не стали ходить без штанов и рубашек, и не похоже было, что они прямо так уж умирают от голода. Последнее было тем более удивительно, что сам Разнесенск исторически возник и развивался как приложение к знаменитому комбинату. Большинство горожан там работали, остальные этих работающих и созидающих обслуживали. А больше и работать-то было негде! Правда, уже в позднесоветское время в городе построили еще одно предприятие – так называемого среднего машиностроения. Но оно приказало долго жить своим рабочим еще раньше, чем обанкротился гигант текстильной индустрии. Тем не менее жизнь в городе не прекратила свое течение. Магазины, украшенные евроремонтом, радовали глаз широким ассортиментом. Тут вам предлагались белорусские морозильники и холодильники, китайские игрушки, китайские подушки, китайские одеяла, китайские покрывала, китайские фонарики, китайские воздушные шарики, китайские брюки, китайские куртки, китайские шорты, китайские тужурки и прочее, и прочее, и прочее. Там бери – не хочу: израильская картошка и турецкая редиска, бразильские яблоки и аргентинские помидоры, африканские бананы и таиландские киви, латвийские шпроты и эстонская салака, голландская камбала и гренландская селедка, египетский укроп и марокканский чеснок и так далее, всего не перечислишь. По улицам мимо магазинов шумел и шуршал, гремел и лязгал, воняя выхлопами и визжа тормозами, бесчисленный импортный автосеконд-хэнд. Он тоже прибыл к нам со всех концов необъятной ВТО.
Если улица гремела и воняла, а фасады зданий сияли радугами, то забордюрное пространство вдоль улиц цвело цветами, и центр центрального сквера даже украсился бронзовой композицией на тему известного чеховского рассказа. Особенно умилительно выглядела на цветочном фоне бронзовая собачка, очевидно, Каштанка, преданно глядящая своими бронзовыми глазами то ли на свою бронзовую же хозяйку, то ли на здание администрации, в котором отцы города в цветочном обрамлении денно и нощно пеклись о благе сограждан. А граждане Разнесенска и всего Разнесенского района в целом, за неимением возможности производить вещественную продукцию в связи с исчезновением реальной сферы экономики, смело продвинулись дальше по пути прогресса и вполне оправдали чаяния либеральных реформаторов о скорейшем переходе к высшей ступени развития цивилизации – постиндустриальному обществу. И даже не только к постиндустриальному, но, судя по ассортименту супермаркетов, и к постсельскохозяйственному. Хотя в этом направлении либеральные реформы пока не увенчались полным успехом. На одной из улиц Глеб увидел автобочку с надписью «Молоко», и продавщица клятвенно уверяла скептически настроенных покупателей, что продает не разведенный водой импортный сухомолочный порошок, а всамделишное молоко отечественных буренок, укрывавшихся от беспощадной поступи прогресса в потаенных схронах. А неподалеку от бочки ларечница тоже божилась и клялась, что торгует не перемороженными заокеанскими «ножками Буша», а свежими окорочками рязанских бройлеров. Ну да Бог им судья, если они лукавили.
