Три книги Петра Алешкина теща обнаружила у меня в библиотеке, утащила к себе домой и по прочтении поставила на видное место у себя в квартире.
– Я их иногда перечитываю, – заявила она. – А когда ты захочешь почитать, я тебе буду давать. Давай это будет твоим настоящим подарком ко дню моего рождения?
Я пригляделся к обложкам: «Откровение Егора Анохина», «Трясина Ульт-Ягуна» и «Костер в тумане». Последнюю книгу я, признаюсь, в то время еще не прочитал. Достал своего любимого М. Сервантеса – и забыл как-то о том, что стоят, приготовившись для рецензирования, книги моих современников. Тем более, что подзаголовок «Книга о любви» показался мне сентиментальным не по-русски, словно вызов Ивану Бунину – Нобелевскому лауреату, забытому ныне на Западе. Книги Ивана Алексеевича сейчас велено изучать в русских школах, а в мое время почитался он писателем малозначимым – из числа не принявших советскую власть, да и только.
Ну, не люблю я Бунина, ничего тут не поделаешь. Ценю за профессионализм, согласен с высокой оценкой рассказа «Легкое дыхание» психопатологом В. Выготским, написал даже пьесу «Мистерия о преславном чуде» с Буниным в качестве основного персонажа, но душа моя отвергает этого маститого литератора. Может, потому, что обо всех своих современниках он писал только гадости, а в «Деревне», которой так восхищаются его декадентствующие товарищи по литературному цеху, Иван Алексеевич показал, как презирает русский народ, да и вообще, судя по всему, всех, кто работает руками, не умеет пользоваться полным столовым набором, не имеет возможности гулять с тросточкой по тенистым аллеям, рассуждая о высоких чувствах. О чем и сказал своей теще.
– А Петр Федорович пишет о любви лучше Бунина, – ошеломила меня восьмидесятилетняя моя собеседница. – Бунин по внутреннему своему складу пошляк, – продолжила она и вовсе кощунственное. – А Алешкин пишет о том, как настоящий мужчина любит настоящую женщину.
Я перевел взгляд на книжные полки еще раз – и только тут обратил внимание на то, что с них исчезли несколько книг из серии «Шарм» и прочих «дамских романов».
– Да, да, – правильно истолковала она мой молчаливый вопрос. – По прочтении книги «Книги о любви» я поняла, что писатели-женщины тоже не умеют писать о любви, – и тут же объяснилась. – Смешно сказать, но только сейчас, на склоне лет, я вдруг поняла, что большая часть книг, которые прочитала в своей жизни, были написаны вовсе не о том, о чем следует писать. Твои книги, Валерий, я не трогаю, они могут мне нравиться только потому, что ты – муж моей дочери. Но вот читаю я любую вещь Петра Алешкина – и вижу, что время теряю не зря, ибо узнаю много нового для меня о главном. О любви. И в этой книге, и в этой, и в этой… – показала на полку с книгами Петра Федоровича.
Кто-то скажет мне в ответ: «Во – нашел авторитет: старуху, да еще и тещу. Вот кабы подобное заявил авторитетный литературовед или знаменитый литературный критик! А старухи – они все чокнутые, и слушать их ни к чему».
Я болтать подобного вздора не стал, попросил некогда свою, а теперь тещину книгу «Костер в тумане», прочитал. Не по способу скорочтения. Потому что с первых строк книги рассказов о любви меня потрясла интонация авторская. Никто из русских писателей, мне кажется, не выбирал интонацию такого рода, когда писал о том, как в далекой уж юности возлюбленная его не признала в нем того, кто достоин любить ее.
Прочитал я «Книгу о любви» залпом, в одну ночь. Жена утром посмеялась, а в следующую ночь уже спал я, а она читала рассказы Петра Алешкина. А потом сказала мне до обидного просто:
– Вот как надо писать.
Несколько совершенно разных историй о том, как и почему мы вдруг любим тех, кто нас не любит или нас любят те, кого не любим мы. Мужчина и женщина… всегда два человека. И ни одной похожей на другую историю. И все добрые. И это – самое потрясающее в наше время: русская книга добрая и о добре. Единственная, быть может, за последние полтора десятилетия.
Герои Петра Алешкина – люди действия, люди поступков, умельцы принятия кардинальных решений и смелых поступков. Как герой цикла рассказов «Юность моя – любовь да тюрьма» дважды оказавшийся за решеткой только потому, что поступал благородно, заступался за обиженных и угнетенных, скрывал подлости женщин от окружающих и оставался всегда рыцарем без страха и упрека. Даже когда совершил единственную низость в своей жизни, то для того лишь, чтобы спасти брата от безрассудного поступка.
Младший сын мой, прочитав «Книгу о любви», сказал с ноткой зависти в голосе:
– Как красиво вы жили в Советском Союзе! Жрать не было, а любили друг друга по-настоящему. Не то, что сейчас.
Юношеский максимализм бывает порой более объективным, чем прагматизм взрослых. Но я, чтобы не быть зависимым от мнения семьи, передал книгу членам берлинского клуба любителей русского изящного стиля (КЛИРСа). Пусть почитают, мол, и выскажутся.
Результат не заставил себя ждать: книга исчезла с полок всех берлинских русских магазинов, стала бестселлером в Германии таким же, как и в России. С трудом выпросил у КЛИРСовцев книгу назад и вернул возмущенной моим поступком теще. Но перед этим перечитал несколько рассказов: свой любимый «Пермская обитель», милейший «Костер у дороги», добрейший «Мой брат» и так далее. На всякий случай – вдруг теща больше не даст книги.
