Чёрт его знает, как он здесь снова оказался. Он вдруг просто встал посреди своей комнаты, выйдя, как ему померещилось, из-за шкафа, и повертел саднящей шеей в разные стороны в надежде избавиться от некомфортного ощущения в позвонках.
– Подушку надо нормальную, ерунда это – на скатанной шинели спать. Откуда она вообще взялась, шинель эта… И гарью ещё пахнет.
Развернув голову до предела вправо, он дополнил это движение вытянутой в ту же сторону напряжённой дудочкой губ и с удовлетворением почувствовал где-то под челюстью звучно хрустнувший щелчок, разлившийся облегчением по задеревеневшей шее.
– Вот. Так лучше. Но шинель всё-таки убрать. А сейчас… я шёл? Не помню. Не память, а бумажный пакет с дырой. Но ведь шёл же я куда-то, раз сейчас тут стою?!
Он оглянулся по сторонам, надеясь по каким-то признакам освежить цель своего появления посредине комнаты, не увидел ничего подсказывающего и решил вернуться, чтобы начать с самого начала. Однако сразу сообразил, что и это у него не получится, поскольку вспомнил, что понятия не имеет, как сюда попал. Возвращаться за шкаф он не собирался, даже мысли такой не было, без упоминания полнейшей физической невозможности засунуть туда хоть что-нибудь, не говоря о стоящем посреди комнаты мужском теле, которое вдруг поняло, что очень хочет спать. Столкнув лежащую на постели шинель под диван и положив на её место подушку, стоящий в сумерках мужчина быстро разделся и с шумом упал спиной в белую простыню.
Так плохо Бу не спал уже давно. Ночь наваливалась на него потными мыслями, от которых он в полусне отмахивался горячей ладонью. Вокруг летали обрывки фраз и даже целые диалоги, эхом раздающиеся в ушах и уходящие затем в чьи-то не очень опрятные рты. Вся эта странная ерунда крутилась вокруг его лохматой и разноцветной головы, всячески стараясь войти с ним в непонятный для него контакт, от которого Бу сначала лениво отбивался раздражёнными словами: «да пошли вы… чего вам… надоели…», а затем подключил ещё и растопыренную левую пятерню, на которой до этого давно и очень неудобно лежал. В очередной раз нервным движением отогнав какую-то смеющуюся рыжую сволочь, Бу безжизненно уронил почти невидимую в темноте руку мимо края дивана на прохладный пол и застыл в коротком чувстве умиротворения, ощущая тыльной стороной ладони крошки от съеденного ещё вчера утром бутерброда. Вчера он завтракал в постели, равнодушно стряхивая мелкие булочные останки прямо на пол, справедливо полагая, что почему бы и нет. И сейчас он лежал, расплющив по подушке усталое от неопределённости лицо, и легко водил пальцами в разные стороны, отгоняя очередные надоедающие тени и выдувая через губы очередное «да пошли вы… вместе со слюнявым пузырём. А ещё через несколько минут этой бесполезной жизни пальцы Бу осторожно лизнул чей-то язык.
Бу застыл, остановив болтающуюся руку, и полностью открыл слезящиеся от бессонницы глаза. По его спине разлился такой мороз, что даже пятки, по ощущениям, покрылись снегом, а сердце заколотилось настолько мощно, что Бу пришлось закрыть всё ещё кого-то и куда-то посылающий рот, чтобы не выплюнуть бешено ухающий кусок мяса на подушку. А его пальцы в это время лизнули ещё раз.
Бу жил один. У него не было собаки, кошки или другой живности, чей язык мог бы каким-то манером отреагировать на его руку. У него не было птиц, черепах или морских свинок, по углам не шипели змеи и не царапались в стенки спичечных коробков мощные жуки и экзотические тараканы. В его квартире не было даже зеркала, разбитого не так давно, чтобы не смотреть на жуткую в своей странности физиономию, заслуживающую, возможно, дорогого шампанского и хмельных девственниц, хотя Бу понимал, что это лишь обычные капризы человека, слегка не вышедшего лицом, если не сказать грубее. Да, он хотел чего-то лучшего, как всякий нормальный мужчина и любая такая же женщина, но по странному стечению обстоятельств не мог позволить себе даже подходящей обуви, поскольку ноги Бу неведомым образом получились разного размера – одна ступня тридцать восьмого, а другая сорок третьего, что принуждало его покупать две обувные пары, а это была дополнительная статья расхода, несколько отдалявшая его от прелестей роскошной жизни среди пальмовых рощ, в шампанском и девичьих телах. Но и это были обычные отговорки. Цена туфлей или мокасин не играла роли. Просто он никак не мог привыкнуть к тому, насколько сильно его внешность отличается от тех, кто ходит по улице с открытым лицом, в шортах и майке, обувая летом не резиновые безразмерные сапоги, а обычные плетёные сандалии. Несколько раз, будучи в отвратительном настроении, Бу выходил на прогулку в резиновом костюме химзащиты, презрительно посмеиваясь через запотевающие стёкла противогаза над шарахающимися от него людьми. Но от этого ему становилось только хуже, поэтому одевался он таким странным образом всего три или четыре раза, проклиная затем на чём свет стоит эту дурацкую затею. Бу ненавидел скрываться. Не любил прятать лицо и пеленать тело. И когда он всё-таки выходил в свет, то старался всегда смотреть прямо перед собой, не обращая внимания на следующий за ним шёпот.
