Предисловие
Путешествие из мира мертвых в мир живых
…на годы, на секунды ли отсрочки даются нам, единственно узнают ушедшие из времени навечно.
Джованни Рабони
Примо Леви (1919–1987) прошел круги освенцимского ада. Все, кроме одного, последнего, – газовой камеры. Хождение по ним он описал в первой своей книге «Человек ли это?» (1946), подвергнув сомнению человеческую способность вынести лагерный голод, холод, унижение, постоянную пытку страхом, что жизнь висит на волоске. Бывший заключенный № 174 517 взял на себя смелость и ответственность говорить не только от своего имени, но и от имени своих товарищей по заключению, живых и мертвых. Говорить как свидетель, а не как обвинитель – и в этом главное отличие его книги от многих других книг об Освенциме (Аушвице).
Точка в конце первой книги оказалась многоточием. Чувство автора, что он выговорился, оказалось обманчивым, как и уверенность, что он не просто открыл глаза тем, кто ничего не знал или не хотел знать о селекциях и газовых камерах, но предупредил мир, что такое возможно. И в 1957 году Леви начинает вторую книгу – «Передышку». Со временем он, химик по профессии, скажет о себе: «Я вошел в литературу (неожиданно для себя) двумя книгами о концентрационном лагере».
Вместе с первой книгой «Передышка» составила дилогию, и в то же время она существует отдельно – недаром известный итальянский критик Джанкарло Вигорелли увидел в ней не вторую, а «новую книгу» Леви. Авторская палитра здесь богаче, ярче, что неудивительно: изменилась обстановка, нет больше настороженного одиночества, сознания, что ты, как и каждый рядом с тобой, сам за себя. Важным изобразительным средством стала ирония, полные драматизма месяцы путешествия через Белоруссию, Украину, Румынию, Венгрию, Австрию до родного Турина – из мира мертвых в мир живых – давно позади, и даже абсурдность многих ситуаций, в которых оказались бывшие узники и бывшие военнопленные, по прошествии времени кажется наивной, преувеличенной.
Автобиографическая «Передышка» написана так живо, что в итальянской литературе XX века ее числят романом. Начальные строки подхватывают один из заключительных эпизодов предыдущей книги: 27 января 1945 года, вскоре после поспешного бегства немцев, Леви и его товарищ француз хоронят умершего венгра и видят приближающийся к лагерю русский разъезд.
С теплой симпатией и иронией Леви описывает русских солдат, офицеров, медсестер. Это им он обязан освобождением и жизнью, это их он пытается понять умом, что, как известно, невозможно, – Тютчев был прав.
«Война никогда не кончается», – убежден один из бывших узников Освенцима, с которым судьба сводит Леви вскоре после освобождения. То же самое, почти слово в слово, Леви слышит от респектабельного господина на польской станции Тшебыня, где никогда до этого не видели людей в полосатой лагерной одежде. Но сам он подвергает сомнению это категорическое утверждение. Даже в бесконечной войне, в бесконечной борьбе человека за выживание в самых неблагоприятных для жизни условиях бывают если не годы, то месяцы, дни, часы, мгновения передышки, и в этом, я думаю, смысл названия второй книги Леви.
Евгений Солонович
Нам снились в лютые ночи
Неотступные, жестокие сны,
Снились душе и телу:
Вернуться, поесть, рассказать.
Снились, пока не раздастся отрывистая команда:
«Wstawac!» —
И сердце рвалось на части.
Наконец мы опять дома,
Наши желудки сыты,
Мы все уже рассказали.
Скоро снова услышим команду на чужом языке:
11 января 1946 года
В первые дни января 1945 года под натиском уже близкой Красной армии немцы спешно эвакуировали Верхнесилезский каменноугольный бассейн. Если до этого при сходных обстоятельствах они без колебаний уничтожали лагеря, сжигая бараки и расстреливая их обитателей, то с Освенцимом поступили иначе: приказы сверху (по всей видимости, исходившие от самого Гитлера) требовали «сохранить» любой ценой каждого трудоспособного заключенного, поэтому здоровых угнали в Бухенвальд и Маутхаузен, а больных бросили на произвол судьбы. Многое указывало на то, что первоначально немцы планировали уничтожить в концентрационных лагерях всех поголовно, однако массированные ночные налеты и быстрота наступления русских вынудили их изменить намерения и обратиться в бегство, не исполнив долга и не завершив дела.
В больничных бараках лагеря «Буна-Моновитц» нас осталось около восьмисот человек. Примерно сто пятьдесят умерли от болезней, холода и голода до прихода русских и еще двести, несмотря на помощь, в следующие дни.
Первые русские появились днем 27 января 1945 года. Первыми, кто их увидел, были мы с Шарлем, потому что как раз несли к общей яме тело венгра Сомоши – первого умершего в нашей палате. Мы опрокинули носилки в загаженный снег, так как яма уже переполнилась, а иной возможности похоронить товарища у нас не было. Шарль снял шапку, прощаясь с мертвыми и приветствуя живых.
Русские – четверо молодых солдат – верхом, с автоматами в руках, настороженно ехали по дороге, ведущей к лагерю. Перед колючей проволокой они остановились и, тихо переговариваясь, растерянно уставились на груду разлагающихся трупов, на разрушенные бараки, на нас, живых.
