Деду
Был он не первым и не последним в семье. Родился – родился, обычное дело. Назвали Шагитом. Он получил нужную порцию материнского молока, потом начал питаться тем, что готовили в большом котле для всей семьи. Шагит еще не ходил в школу, когда началась война. В первые же месяцы к ним в деревню привезли горстку замученных дорогой, некогда перепуганных, а теперь уставших, равнодушных людей и расселили по деревенским домишкам.
В огромную семью Шагита попала русская женщина по имени Рая. У нее была дочь десяти лет. Им выделили угол за печкой и отгородили ситцевой занавеской. Рая не понимала татарскую речь хозяев, очень стеснялась, думая, что говорят о ней. Но все, что перепадало в ее адрес, – это несчастное «маржд»[1].
Шагит подружился с дочерью Раи и пытался говорить с ней на русском. Она с ним – на татарском. Часто объяснялись жестами, а позже понимали друг друга с полувзгляда. Родителям не нравилась эта странная дружба – многие деревенские татары считали русских ужасно неаккуратным и нечистоплотным народом. Раю тоже не жаловали, однако ели все за одним столом и после работы не брезговали пищей, приготовленной «грязными» русскими руками.
У дочери Раи не было ни галош, ни лаптей, и это вынуждало ее ходить в школу босиком. Поздней осенью Шагит, спрятавшись за воротами, быстро снимал свои галоши, помогал обуться ей, а сам шлепал в школу по холодным октябрьским лужам. И однажды увидел, как ее маленькая озябшая ножка с трудом удерживает галошу, которая при ходьбе хлопает девочку по пятке. Дружба их заметно испортилась, потому что Шагит влюбился. Теперь он дразнил ее босые ноги, рассказывал в классе, что постояльцам не на что купить обувь. Он больше не хотел играть с ней, старался ее всячески обидеть, ущипнуть, напугать. Однажды подбросил ей дохлого мышонка под подушку. Но как только наступала ночь, и все мальчики этой большой семьи укладывались спать на полу, Шагит, который раньше боялся ложиться с краю, теперь занимал место именно там, тихо и завороженно смотрел на голые девчачьи ножки за ситцевой занавеской, укрывшись до носа одеялом. Двадцать сантиметров от пола до края занавески позволяли увидеть чуть выше щиколотки.
Когда война закончилась и Рая с дочерью уехали, Шагит убежал в поле. Приплелся вечером с красным лицом, получил от отца ложкой по лбу, лишился из-за опоздания ужина и простоял два часа в углу. Больше он не видел ни Раи, ни ее дочери.
После школы он покинул родной дом и поступил в профтехучилище на шофера. Всю жизнь он проведет за баранкой грузовика, вращая руль то вправо, то влево…
…Если бы в то время вышел фильм «Титаник», на Шагита набрасывались бы сумасшедшие девочки: он был страшно похож на Ди Каприо, просто один в один – такой же непослушный вихор надо лбом, светло-голубые глаза, не по-деревенски белая аристократическая кожа. Всю эту красоту украшала ли, омрачала – странная грусть в глазах. Его младший брат, напротив, был веселый малый. Только ростом ниже и острый на язык. С первого взгляда их можно было принять за близнецов, у них и имена были созвучные: Шагит – Шаукат.
Шаукат тоже приехал в Казань и поступил на шофера. Братьев поселили в одну комнату в общежитии. Младший был душой компании – постоянно шутил, рот у него не закрывался даже во сне. Молчаливого Шагита очень раздражал брат-говорун.
Как-то раз на их общие деньги Шаукат купил подержанный фотоаппарат и фотохимикаты. Шагит был недоволен, но неожиданно увлекся. Ему нравилось фотографировать деревья, нравился щелчок, издаваемый спуском, нравилось купать бумажки в специальной жидкости и смотреть, как на них проступает картинка. Эти мгновения он больше всего ценил. А сами фотографии ничего для него не значили – он их выбрасывал или раздаривал знакомым.
Шагита тяготила жизнь в общежитии. От природы очень брезгливый и какой-то заранее уставший, он любил стерильную чистоту и одиночество.
