Лекарша Аннина не спала, с тех пор как умер ее старший брат.
В тот год уходили те, кому не исполнилось 45 лет. Много лет эта грань была роковой, и кто пережил эту пору, выдыхал облегченно, понимая: опасную черту миновал.
Смерть брата Аннины стала первой в пору семи холодных зим. И семи смертей.
Зима в сердце – стужа на земле.
Аннина говорила о том времени, как о годах «косьбы».
Замкнуть цепочку мог только человек-дерево. Его ждали так долго, что в конце концов ожидание стёрлось, от него осталась точка.
Она поселилась в сердце каждого жителя города, и, забытая, с тех пор не давала жить, саднила, как фантомная боль.
Теперь Аннина не спала. И времени было море. Это море времени было вдвое больше, глубже, темнее и печальнее, чем у остальных смертных. Ночью смотрела в самые глаза ярких звезд на черном небе. Сначала они давали ей свет, а потом стали забирать его обратно.
Когда вернет нас Творец к Себе,
увидим, что были во сне
Из книги Михаэля Лайтмана «Наука каббала»
– Вставай… я только что убила человека!
Кровавая Луна взошла над Землей.
Небывалая жара совпала с кровавым полнолунием – как его еще называли, кровавым суперлунием. За пару дней до этого Луна висела над городом бледная, с искаженным болью лицом – точь-в-точь маска из фильма «Крик». А через пару ночей лик её окрасился в свекольно-багровое, потом приобрел модный цвет того сезона – цвет марсала, губной помады, за которой охотилась по всем магазинам Мария, и разгладился, как простыня из-под утюга Марфы.
Удачное положение Города сделало жителей знаменитыми: кто-то выкладывал в сеть фото оскаленной Луны, лицо которой висело почти прямо над лицом улыбающегося в камеру горожанина. Кто-то несильно обогатился, продав снимки газетам соседних Городов.
Хлопоты заставили всех позабыть о том, что кровавая Луна – предвестник появления человека-дерева.
Единственной, кто об этом помнил, была лекарша Аннина. Она не отрывала глаз от кровавой собеседницы, сидя у окна и распутывая клубок мыслей в голове, подобно змеям в серпентарии. Свет от Луны ложился ей на лицо так плотно, что коричневое родимое пятно на пол-лица, доставшееся ей от рождения, перестало быть заметным. Это пятно помогло ей не только никогда не выйти замуж, но и стать известнейшей лекаршей города и всей долины.
Только Луна и Аннина – обе с изменившимися ликами, – слышали тонкий вой собаки за тридевять земель – позывные изменений, неумолимо вступивших в права только что. Там, за тремя горами разных цветов, в эту минуту отдал душу красной Луне последний человек-дерево. И передал свою странную стражу. Кто проявится новым человеком-деревом, знали сейчас только двое: Луна и Аннина.
И Камилла забыла – она спала, не подозревая, что всю ночь кровавая Луна смотрит прямо ей в лицо.
* * *
– Это вы убили ее! Это вы ее убили!
Открыв глаза, Камилла подумала, что ослепла: тяжелая лапа желтого столпа опустилась на ее лицо и отгородила от всего мира – солнечный луч, жадный и одинокий, хотел первым увидеть сегодня её глаза.
Ей снилось, что она – дерево. И на ней плоды. Много плода. И все они похожи на абрикосы. Налитые, средненькой величины, так и сочащиеся сладостью.
А потом она оказалась на свадьбе старшей дочери.
Во главе дубового стола, которого у них никогда не было и не будет, с застывшим лицом, какое бывает у людей во снах, восседала Марфа в пышном подвенечном наряде. Марфе было двадцать пять, её пышная фигура начала расплываться раньше времени.
Камилла поразилась необъятности дочери, непомерно усиленной платьем.
Рядом с ней в темной рубашке – жених с лицом-пятном.
Пестрым ульем гуляла родня. С большинством из них в последний раз Камилла виделась на собственной свадьбе. Было смешно и приятно называть их родственниками.
Слева от Камиллы маленькими глотками пила портвейн ее умершая от рака крови троюродная сестренка. Портвейн, густой, как венозная кровь, стекал по её губам на то самое платье, в котором тринадцать лет назад ее положили в гроб.
Дядя Морик с беззубым от цинги ртом, с которым все перестали поддерживать связь, после того как его посадили за убийство беременной жены и двух малолетних дочек. Двенадцать экспертиз признали его вменяемым. И даже то, что его мать прямо в зале суда разбил паралич, никого не разжалобило.
Дали ему на полную катушку. Кроме сестры, к нему никто никогда не ездил. Лишь когда она умерла, он вдруг получил шикарную передачку.
Имя адресата было неизвестно. Только Морик, старый зэкан, чуйкой своей учуял, что не родня это позаботилась. Потому как любая собака родной ему крови знала лучше своих десяти пальцев на руках, что не ест Морик ни солонину, ни строганину, ни какой другой сорт и вид мяса. Блюёт он от него. Такой фокус в организме.
Потому не притронулся ни к одной вкуснятине… Но, как полагается, накрыл общак. Пировали громко, сытно. К утру Морик встал по нужде и понял, что он в камере один живой. С тех пор прошло много лет, и никто не знал, где теперь он сам: в царстве мертвых или посреди смертных.
И вот Морик, краснодесный, туберкулезно-худой, везучий и живой, за свадебным столом загадочно лыбился и обсасывал третий кусок мяса.
