Во-первых.
Германия – земля отцов, оставлявших у могил матерей и жен столетие за столетием. Государство, которого никогда не было на карте, и рождено оно было вопреки. Если задуматься строго, то рождено в ненадёжном столетии ради войн в столетии наступающем. И поделила его длань победителей на неравные части, ибо нет ему места под мирным небом.
Победителей осуждать не принято. И неподсудные, как сложилось, пребывая на вершине, быстро стареют и падают ниц на раскаленные мостовые. Советский Союз рухнул, обрекая адептов культа всеобщего равенства на полуголодное существование. Отдельные адепты быстро сориентировались и отправились в те края, от которых их зарекали. Теперь в немецких тюрьмах каждый второй – русскоговорящий. Ошибки поколения.
***
Мы переехали в Германию, а если точнее, то в Западный Берлин, в конце 1990-х годов. Задача непростая. Сначала наступает осознание того, что здесь нет той души, а Европа была сказочна только со стороны. Затем заканчиваются деньги.
Родители быстро расстались. Понастроили стен в одной квартире, как ГДР и ФРГ, и не вынесли. Папа нашёл себе новую семью, и у него всё получилось. Может, действительно за каждым мужским успехом стоит женщина, а моя мама просто не смогла? Первые два года мы с мамой прожили в одиночестве.
Средств катастрофически не хватало, а вернуться в Россию не позволяла гордость. Да и там предстояло всё начинать с нуля. Куда возвращаться? Страна может и поднималась с колен, а вот наша собственная семья падала всё ниже и ниже. Семья? Откуда я знаю, что это такое? От неё не осталось ровным счетом ничего. Если кто из родни в России и оставался в живых, то уже мало был похож на человека.
Старая одежда износилась, а новую мы позволить себе не могли. Зато у матери всегда стали оставаться деньги на алкоголь. Я хорошо помню, как впервые попытался украсть еду из магазина. Меня поймали, но отпустили: простили вчерашнего ребёнка. Понимали, сколько таких детей сейчас в Восточной Германии. В этом плане страна относительно лояльна. Никто не пытается на тебе отыграться, а скорее хочет научить жить в цивилизованном обществе. Остальное – скорее исключения.
Но учиться морали я не хотел. На это у меня не было ни сил, ни времени, и я продолжал учиться воровать. Завёл себе друга Мишу, что провёл в Германии на год больше моего, и уже давно тут освоился. Я очень вожделел новые кроссовки. Такие же, как на людях, толпящихся у входа в гостиницы в районе Шарлоттенбург:
– Ты заходишь в примерочную, я отвлекаю.
Страшно волновался, ведь кроссовки – это не шоколадка. Но Миша был мастером импровизации. К тому же хорошо знал немецкий, в отличие от меня. Благодаря его врождённому артистизму никто и не заметил, как я вышел на улицу в новой паре.
– Миша, а почему ты мне помогаешь?
– А чем ещё заниматься? Это весело.
Мы с ним были одного возраста, из одной среды. Как говорят, одного поля ягоды. Но Мишу его положение никак не смущало, а вот я стыдился своей жизни. Стыдился, воруя еду. Стыдился, когда на меня смотрели, словно на инопланетное существо в школе. Выдумывал в своей голове миры, оттенявшие неприятную реальность. Из литературы предпочитал исключительно фантастику. Соображения тут сугубо конструктивные: реализмом сыт по горло. Терпеть ещё сколько? Я буду лучшим из стихов. Лучшей из новелл. Заберусь на литературный Олимп и назову себя Булгаковым. Или на музыкальный, и тогда буду Цоем. Главное, пожить подольше.
