Само звучание этого слова приятно для слуха. Небрежно произнесешь «у меня сегодня самолет из Руасси» – и кажется, что ты уже не в зрительном зале, а смотришь пьесу где-то из-за кулис. Наверное, человек, оказавшийся в Париже проездом, ненадолго, скажет иначе, вспомнит генерала де Голля например. У крупнейшего французского аэропорта два названия. Одно происходит от городка Руасси-ан-Франс, рядом с которым в середине шестидесятых годов, смяв сопротивление близлежащих муниципалитетов, сопровождавшее затем каждое новое расширение взлетных полос, решили заложить третий столичный аэропорт. Руасси должен был сменить соседний Ле Бурже и разгрузить находящийся на юге, романтичный Орли, получивший свою порцию славы благодаря фильмам шестидесятых – семидесятых. Второе название главного аэропорта, более строгое и чаще употребляемое, – «Шарль-де-Голль» – связано с именем первого президента Пятой республики. Каждая багажная бирка с аббревиатурой CDG теперь апеллирует к памяти о генерале.
Первый терминал аэропорта открылся в 1974 году и функционирует до сих пор, хотя и вытеснен на периферию событий, обслуживая неродственные «Эр Франс» авиакомпании. В нем спокойно, почти как в музее. Вся суета переместилась в необозримый терминал 2, который с каждым годом присваивает все новые и новые буквы алфавита (уже А и В казались верхом совершенства, сейчас освоили Е, но и это вроде не предел). Аэропорт разросся настолько, что с момента приземления и до окончательной остановки самолета нефранцузской компании иногда проходит минимум минут двадцать руления вдоль полей, испещренных кроличьими норами.
По сути все новые крупные аэропорты в мире, несмотря на незначительные особенности, восходят к одному проекту. Строят, как правило, просторный, высокий, желательно пропускающий максимум дневного света ангар, делят его внутри на секции для регистрации, надеясь справиться с возрастающими людскими потоками – в преддверии олимпийских игр, чемпионатов мира и всемирных выставок…
Высаживаясь в терминале 2, особенно в его отдаленных рукавах, совершенно не чувствуешь, что попал в Париж. Все процедуры после выхода из самолета воспринимаешь отстраненно и как неизбежный пролог к чему-то более яркому. Возможно, чтобы вдохнуть жизнь в новый комплекс, группа U2 на пике своей популярности записала в Руасси «It’s a beautiful day» – песню с подходящим сюжетом и соответствующим полету драйвом.
По сравнению со своим преемником первый терминал Руасси изначально демонстрировал больше характера, больше индивидуальности, которая пассажиром сразу же считывалась как французская. В старом Руасси эстетика соревновалась с функциональностью. Авангардное по замыслу и исполнению сооружение, напоминающее нечто вроде круглого пирога или стопку блинов из бетона, на удивление не грубого, а элегантного материала, – так раньше начинался для приезжих и Руасси, и Париж. Обнаженный бетон окружал пассажира повсюду внутри здания. Терминал выглядел футуристически, особенно в более спокойные вечерние часы, когда рейсов становилось меньше. Сюжет полуфантастического романа «Мадрапур» писателя Робера Мерля начинается именно в Руасси.
Могут ли аэропорты импонировать больше, чем города назначения? В Руасси хотелось приезжать просто так, не имея билета, независимо от того, встречал ли ты кого-то или провожал. В воздухе терминала 1 висело предчувствие полета и перемен, которое нас ободряет.
Нестандартное решение нашли даже для паркинга – три его уровня расположились не под землей, не где-то сбоку в отдельном здании, как это принято, а над этажами прилета и отлета. Вопреки логике, для оплаты за стоянку сначала надо было выехать на крышу, а уж затем съехать оттуда по опоясывающим терминал пандусам в город. Внутри самого здания оставили неширокое открытое пространство, куда проникал дневной свет. Через него перекинули несколько прозрачных рукавов для подъема и спуска пассажиров из одной зоны в другую. Два встречных потока людей с разным настроением плыли навстречу, всматриваясь в лица. Внизу, перед тем как ступить на ленту движущегося транспортера, махали рукой тем, кто оставался, – тогда в аэропортах еще принято было встречать и провожать. Сверху спускались только что прибывшие пассажиры, вырвавшиеся наконец на свободу после полета. В «космических» переходах Руасси иногда снимали большое кино, но уже не такое шестидесятническое, как в Орли. Пройдет еще немного времени – и полеты перестанут быть приключением.
В Руасси-1 самолеты подруливали к разнесенным по полю семи павильонам. Архитектором аэропорта, возможно, двигало наивное представление, что если главный терминал сделать круглым, а сателлиты вокруг него вынести по периметру, то площадок для стыковки самолетов хватит на многие годы. Московский рейс обычно пришвартовывался к сателлиту 3, который хорошо просматривался с автотрассы, поэтому встречавшие уже на подъезде к аэропорту могли понять, прибыл ли рейс из Москвы или запаздывает. В Лондон летал рейс № 242, в Нью-Йорк – № 315, а SU252 был порядковым номером единственного парижского рейса «Аэрофлота» в 1980-е. Он улетал из Шереметьево около десяти часов утра и прибывал в Париж еще до полудня. Символический выигрыш во времени настраивал на оптимистическое и одновременно обостренное восприятие окружающего мира, когда любая деталь казалась важной, а каждый час жизни наполненным содержанием.
